Избранное - [48]

И все-таки отпрыски моих хозяев поженились и теперь совершают свадебное путешествие. А мы с душой моей Мирьям не можем жить вместе, несмотря на то что нужны друг другу, как хлеб, как вода, как воздух. Несмотря на то что наши мысли едины, что мы с ней одна плоть и кровь, она все же вынуждена оставаться у тебя и портить глаза шитьем, а я, я осужден жить здесь один и ткать, ткать, пусть голова пылает и сердце обливается кровью. Соединиться мы не можем!

Что сказать о ткаче, обремененном семьей? Не знаю, как дома, а посмотрел бы ты на него на фабрике: гнется в три погибели, стелькой стелется перед хозяином и его «людьми», духа их боится, мучительно ловит одобрительный взгляд… Бррр! Меня пробирает дрожь, когда я вижу такое! Нет, на это я никогда не пойду! Пусть поглотит меня вечный мрак, лишив счастья, сочувствия, проблеска надежды; пусть донимает голод, пусть я останусь распростертым на мокрой земле, под плачущим небом, как бесприютный червь, но только не это! Если не станет лучше, то пропало. Пусть душа моя Мирьям забудет меня, если сможет, пусть изменит, если захочет, или же пусть страдает вместе со мной хотя бы на расстоянии. Должна же когда-нибудь земля расцвести радостью. Может быть, миру нужны для этого наши слезы, наша кровь, что ж, мы их не пожалеем для счастья других!

Продолжать письмо мне помешал свет, вдруг проникший в мой полутемный угол. Я оглянулся — оконце пылает: где-то пожар, не фабрика ли горит?..

Твой…

Третье письмо

Ты спрашиваешь, отчего так плохи наши дела? Почему становится все хуже? Это понять нетрудно, подставь только свои длинные уши. Во сколько ценится труд ткача, зависит и от рабочего и от работодателя. Чтобы жить хоть сколько-нибудь сносно, ткач стремится продать свой труд подороже, хозяин же, наоборот, старается заплатить за работу поменьше, чтобы получить большую прибыль. Когда работы много, а ткачей не хватает, фабрикант вынужден платить столько, сколько потребует рабочий, когда же ткачей много, а работы мало, рабочий вынужден мириться с тем, что предлагает ему фабрикант. А ткачей с каждым днем становится больше, число их растет, как на дрожжах… Об этом уже кричат воробьи на крыше, но так как ты сапожник, да еще такой сапожник, который не пошел дальше «Алшеха», тебе это еще неизвестно.

Борьба за работу растет среди ткачей изо дня в день. Молодые ткачи, которые могут работать дольше и больше выработать, вытесняют стариков; холостые, могущие прожить и на маленький заработок, вытесняют семейных, нуждающихся в большем. Подрастающие подмастерья вытесняют и тех и других… А тут еще прошел слух, будто какие-то новоиспеченные молодые благотворители собираются открыть ремесленные школы, которые каждый год будут выпускать все новых ткачей.

Мало того, что плохо, так этому плохому стараются еще придать приличный вид; и гладким оно должно быть, и округлым, и хорошо пригнанным, как ярмо на шее.

Недалеко то время, когда семеро ткачей, схватив за полы одного хозяина[54], будут умолять: «Дай, дай нам работу, пускай наполовину бесплатную, пускай задаром, только бы работать, только бы не слышать жалоб наших жен, которым вторят дети…»

Не веришь? Ты считаешь, что всему есть предел и дальше так продолжаться не может? А я верю, что работа — это тоже своего рода хмель, она опьяняет, оглушает, забивает голову так, что теряешь представление о себе и обо всем окружающем; это вроде водки.

У нас свободный мир! Никто не может заставить меня работать; я никому не подвластен! Я работаю, когда хочу, и делаю, что хочу. Я свободная птица, но всякому вольно подстрелить меня, ощипать и положить в горшок. Свободным я мог бы считать себя, если б у меня не было желудка, требующего еды и питья; если бы я не нуждался в жилье, а работал бы для удовлетворения других более возвышенных потребностей. О, тогда бы я совсем по-иному расценивал свой труд! А теперь?

Я хочу получать побольше, хозяин хочет давать поменьше. Мы с ним оба свободны, но он может найти другого на мое место, я же этого не могу.

Сегодня я брошу работу, а завтра меня схватят за шиворот и выбросят из квартиры; послезавтра мне уже будет сводить живот от голода. Пройдет еще день, и я буду горящими глазами смотреть издали на хлеб у торговки на лотке и не смогу заставить себя уйти; хлеб — магнит, и я не в силах оторваться от него.

Сам я еще такого не испытал, но глаза, которые так смотрят на хлеб, мне однажды довелось увидеть… Глаза голодного волка…

Но об этом в другой раз. Поздно, и голова у меня трещит.

Твой…

Четвертое письмо

Большое спасибо за слова утешения, вернее, за желание утешить меня; разве ты виноват, что даже в голове беднейшего сапожника мир отражается в гораздо лучшем виде, чем он есть на самом деле?

Твои мысли сапожника в переводе на мой язык, язык ткача, читаются так: хорошие и плохие времена сменяют друг друга, как лето и зима; если теперь работы мало, а свободных рук излишек, то скоро, когда запас товаров будет распродан, станет наоборот: работы в преизбытке, а ткачей мало. И тогда наступит рай на земле. Нас, ткачей, начнут днем с огнем искать, а отыскав у будут молить: «Вытряхните наши карманы, только работайте! Луну с неба вам добудем, только берите в руки челнок!» За звезду ткач будет получать невесть сколько, ткач в золоте будет ходить…