Избранное - [33]
Согрев лицо и руки, он сильно морщит лоб, сводит синие сухие губы и начинает дуть!
В течение всего этого времени ученик не отрывал от него глаз. И когда дрожащий рот рабби двинулся навстречу первой ложке гречневой каши, у Лемеха почему-то больно защемило сердце; он закрыл лицо обеими руками и весь сжался.
Через несколько минут в молельню вошел другой детина, неся миску гречневой каши и ломоть хлеба.
— Реб Иойсеф посылает ученику завтрак!
Но ученик не отнимал от лица рта.
Глава ешибота отложил в сторону ложку и подошел к нему. Мгновение он с гордой любовью смотрел на него, потом, обернув руку полой, прикоснулся к его плечу.
— Тебе принесли поесть, — мягко потормошил он его.
Ученик печально и медленно отнял от лица руки. Лицо его было еще бледнее, и глаза, в темных кругах, горели еще более диким огнем.
— Знаю, рабби! — ответил он. — Но я не буду сегодня есть!
— Четвертый день поста? — удивился глава ешибота. — И без меня? — добавил он с упреком.
— Это совсем иной сути пост, — отозвался ученик, — это покаянный пост!
— О чем ты говоришь? Ты — и покаянный пост?
— Да, рабби! покаянный… Одним мгновением раньше, когда вы начали есть, я оступился — у меня явилась мысль преступить заповедь «Не пожелай…»!
В эту же ночь, поздней порой, ученик будил своего рабби. Оба они спали друг против друга на скамьях в молельне.
— Рабби! Рабби! — звал он слабым голосом.
— Что? Что? — испуганно встрепенулся глава ешибота.
— Я только что сподобился самой высокой степени…
— Каким образом? — спросил глава ешибота, еще не вполне проснувшись.
— Во мне пело!
Глава ешибота присел.
— Как, как?
— Сам не знаю, рабби, — отвечал ученик еще более слабым голосом, — мне не спалось, и я углубился мыслями в ваши слова…Я хотел во что бы то ни стало познать этот напев… И от великого огорчения, что не знаю напева, я начал плакать… Все во мне рыдало; все существо мое плакалось господу богу!
При этом я произнес заклятье, одно из тех, что вы мне открыли… И дивное дело: не устами, не ртом, оно сотворилось как-то там, внутри… само от себя! Внезапно мне стало светло… Глаза закрыты, а мне светло, очень светло, необыкновенно светло!..
— Вот! — глава ешибота наклонился к ученику.
— И от этого света мне стало потом так хорошо, так легко… Мне казалось, что я стал невесом, что тело мое утратило свою тяжесть, и я могу летать…
— Вот! Вот!
— Потом я стал весел, оживлен, смешлив… Лицо мое было неподвижно, губы тоже, и все же я смеялся!
— Вот! Вот! Вот! От самого существа веселья.
— Потом во мне что-то зазвучало, вроде начало какого-то напева зазвучало.
Глава ешибота соскочил со своей скамьи и мигом очутился возле своего ученика.
— Ну! Ну!
— Потом я услышал, как во мне начало петь!
— Что ты испытывал? Что? Что? Говори!
— Я ощущал, что все мои чувства глухо-наглухо закрыты, а где-то там внутри поет… И по-настоящему поет, как надо, но без слов, вот так…
— Как? Как?
— Нет, не могу… Я только что знал… Потом это пение обратилось… Обратилось…
— Во что обратилось, во что?..
— В нечто вроде игры на чем-то… Как если бы у меня внутри была скрипка, или если бы Иона-музыкант сидел во мне и играл песнопения, как за столом у рабби! Но во мне играло еще лучше, еще нежнее, с еще большей задушевностью! И все это — без голоса, без малейших признаков голоса — чистая духовность!..
— Благо тебе! Благо тебе! Благо тебе!
— Теперь все ушло! — печально произнес ученик. — Снова открылись мои чувства, и я так устал, так устал, так устал!.. Что я…
— Рабби! — вскричал он вдруг, схватившись за сердце, — рабби! Читайте со мной покаяние! За мной явились! Там, в небесных сферах, недостало певчего! Ангел с белыми крыльями!.. Рабби! Рабби! Слушай, израиль!.. Слуша-а-ай… из…
В местечке все, как один человек, желали себе такой смерти. Но для главы ешибота этого было мало.
— Еще несколько постов, — вздыхал он, — и мой ученик отошел бы «с лобзанием господним»!
Многоликий
Пер. Я. Левин
Откуда он взялся, неизвестно.
Одни говорят, что его мать была стряпухой и с дежек его наскребла — поскребыш, прости господи!
Другие рассказывают по-другому: стоял на дворе под навесом ящик, куда вся дворня сливала все, что ей нужно было сливать, собаки тоже… От этого вырос гриб… Не собачий гриб, а разновидный…
Затем подул как-то ветерок, гриб снесло, он пополз и уже позднее поднялся в виде живого существа — и вот он — Многоликий…
Так или иначе, но по происхождению он из помещичьих владений!
И удивительнейшим существом был этот Многоликий!
Без костей, из одной мякоти, а головка свободно вращалась на шее, как на хорошо смазанном шарнире. Сам он — ни с места, а головку поворачивает то на восток, то на запад, то на юг, то на север, куда хотите! И так как он каждому поддакивал, то он со всеми жил в ладах, ни от кого никогда не страдал, даже когда другие страдали…
Дерутся два петуха. Один кричит: «Кукерику!»— другой обязательно: «Кикерики!..» Многоликий не вмешивается. Но когда весь двор уже усыпан пухом и перьями и петухи уже валятся с ног, он подходит и заявляет:
