Когда мальчик ушел, я почувствовал себя увереннее. Линда, словно в танце, легко кружилась по комнате с бокалом в руке. Потом упала в кресло, но вина не пролила.
— Теперь Линда расскажет нам, какое вино пьют зимним днем в часы любовного свидания. В таких вещах знают толк только женщины. Ну, Линда, отвечай же. Вот в такой день, как сегодня, когда снег на дворе?
Линда, откинув голову на спинку кресла, не задумываясь, ответила:
— Пьют то, которое окажется под рукой.
— Нет, нас ты не проведешь. Отвечай честно.
— Раз бароло пьют втроем, давайте пить бароло, — сказала она.
— Ты бывала здесь раньше? — спросил я.
Она пожала плечами. Лубрани сказал мне:
— Линда всюду побывала.
Через матовые стекла с трудом пробивался белесый свет. Я поднял голову и посмотрел на картину. В отблесках пламени неаполитанка, казалось, танцевала. Линда заинтересовалась, что это я так упорно разглядываю, и тут даже подскочила в кресле.
— А гитара?
Мы позвонили, и мгновенно появился мальчик.
— Гитару! — приказал ему Лубрани.
Мальчик не понял и продолжал стоять.
— Живо разыщи гитару. Должна же здесь быть гитара.
Мальчик испуганно поднял на нас глаза.
— Я желаю играть на гитаре! — рассвирепев, заорал Лубрани.
Ему пришлось спуститься вниз, чтобы переговорить с хозяйкой. Линда бросила сигарету и поглядела на меня. В глазах у нее играли отсветы пламени. Но я не успел ничего предпринять, как Лубрани уже вернулся.
Было еще не поздно, и вдруг мгновенно надвинулся вечер. Как хорошо было смотреть на огонь, пылающий в камине. Из окна тянуло холодом, я стоял у портьеры, и мне представилось, что я с улицы наблюдаю, как в этой комнате трое распивают бароло. Но Лубрани опять обратился ко мне. Он все рассказывал о бароло.
— Ведь вот приходит такое время, когда вам хочется побыть вместе. Поуютнее устроиться в комнате и провести вечерок втроем. Ну что ж, валяйте, пейте из одного бокала, — говорил он. — Такие забавы всем нравятся. И весело, и обстановка подходящая.
Линда засмеялась и сказала ему: «На, выпей». Она поднесла ему бокал, и он, вытянув губы, стал пить, стараясь не пролить ни капли, затем, как на балу, с изящным поклоном передал бокал Линде, и та, заливаясь смехом, тоже отпила немного.
— Ты, Паблито, смотришь на нас свысока, у тебя нет, как у меня, этого. — И он дотронулся до своих седых волос. — Ты ведь хорошо знаешь Линду, да? Линда хуже всякого палача, — добавил он. — Она нас всех загонит в гроб, молодых и старых. Одно в ней хорошо: держится, как настоящая синьора.
Линда поднялась, подошла к окну и стала рядом со мной. Обняла меня за шею и спросила, глядя мне в глаза:
— Может, сядем? — Она притянула меня к себе, словно собираясь танцевать. Лубрани что-то говорил, мы сели, и губы Линды были совсем близко от моего лица. Так мы и сидели с нею в полутьме.
Лубрани все болтал и потягивал вино. У него горели глаза, но он не был пьян. Ему, видно, нравилось смотреть, как мы сидим, обнявшись; он облизывал губы и все рассуждал о том, как приятно сидеть втроем в уютной комнате.
— Зимой лучше места и не сыщешь, чем такое вот провинциальное кафе. Здесь все чинно, благородно. Что там Венеция, Ривьера! Здесь можно по-настоящему насладиться жизнью, выпить. Да, Паблито, вот это жизнь. Но все не так-то просто…
Наконец мальчик принес гитару. Лубрани заказал кофе:
— Чтобы приятнее было слушать.
Подали кофе, принесли вино.
— Не зажечь ли свет?
— Не надо. — Я остался сидеть на своем месте. Настроил гитару. Линда слегка отодвинулась от меня и стала слушать.
Я играл как-то напряженно, точно на уроке. Этот проклятый Лубрани все понимал. Немного погодя он начал мне подпевать. Я внимательно следил, не поведет ли он ее танцевать. Линда уже начала притопывать. После каждой мелодии они восклицали «браво», а Лубрани протягивал мне бокал.
— У тебя талант, — подбодрил он меня в темноте.
Я представлял себе, что меня слушает Амелио. В освещенной лишь пламенем камина комнате мелодии рождались сами собой. Порой я пропускал какой-нибудь пассаж.
— Э, нет, — говорил Лубрани, — нас не проведешь.
Как бывает в таких случаях, немного спустя ему самому захотелось играть. Он стал небрежно наигрывать песенки. И все спрашивал: «А эта тебе знакома, а вот эта?» Начал играть «Голубку», потом «Небо и море». Но пальцы его плохо слушались, и это было заметно. Линда сказала:
— Ну, пожалуй, хватит.
Мы допили вино и вышли на площадь. В небе уже блестели звезды. Решили поужинать на озере.
— Как-никак, сегодня воскресенье! — сказал я.
Мы медленно ехали на машине вдоль озера. Линда все восклицала: «Как красиво!» Даже Лубрани поворачивал голову и смотрел на камыши, на стлавшийся над водой туман. Похолодало. Дул пронизывающий ветер.
Лубрани вел машину и говорил о своей поездке в Геную:
— Знаешь, кого я там увижу? — Он назвал не то Ферреро, не то Карлетто, и Линда сразу же вырвала у меня руку. Она стала колотить его кулаками по спине и кричала:
— И я хочу в Геную!
— Ну что ж, поедем, — сказал Лубрани. — Отправимся все вместе.
За ужином они без конца говорили об этом Карлетто; потом мы вернулись в Турин и закончили вечер в «Парадизо».
VI
Помню, в ту пору я часто внезапно просыпался среди ночи, думал о Линде, и мне казалось, что она рядом со мной. Потом я лежал с закрытыми глазами и думал о другом; я чувствовал себя как ребенок, который что-то натворил, совершил что-то ужасное и теперь все пропало, я остался один как пес. Я боялся пошевелиться, мне хотелось бы не просыпаться, умереть. И даже мысль о том, что когда-нибудь Линда будет со мной, будет рядом, не приносила мне утешения. Просто мне было жалко себя. Я был точно младенец, которого положили голышом на стол, а мать и сестры ушли из дому. Я накрывался с головой одеялом и лежал так, охваченный отчаянием.