Выходя из церкви, мы в дверях столкнулись со старухой — это была Джустина. Она степенно посторонилась, потом узнала меня, узнала девочку и расплылась в улыбке. Воспользовавшись ее изумлением, я спустился по ступеням. Но Джустина, не выдержав, обернулась и сказала мне вслед:
— Вот это я понимаю. Прежде всего бог. Вы уже видели благочинного?
Я пролепетал, что зашел сюда невзначай, просто из любопытства.
— Чего вы стесняетесь? — сказала она. — Вы прекрасно поступили. Не поддавайтесь ложному стыду. Вы меня очень утешили…
Мы оставили ее на ступенях, а когда шли через площадь, Дина сказала мне, что старуха вечно торчит в доме священника и бросает стирку, стряпню, любую работу по дому, лишь бы не пропустить службу.
— Где бы мы были, если бы все поступали так же, как ты? — говорила ей мать.
— В раю, — отвечала Джустина.
Были в этот день и другие происшествия, другие встречи, а вечером мы пили, ели и гуляли по селению при свете звезд. Я думал обо всем этом на следующий день, лежа голый в луже под палящим солнцем, в то время как Орест и Пьеретто плескались, как дети.
В этой яме было настоящее пекло, а над собой я видел раскаленное добела небо, и у меня кружилась голова и рябило в глазах. Мне вспоминались слова Пьеретто о том, что в полях пылающее августовское солнце вызывает мысль о смерти. Он был прав. В той сладкой дрожи, которую мы испытывали от сознания, что мы голые и прячемся от всех взглядов, в том упоении, с которым мы купались и валялись, как бревна, на солнцепеке, было что-то зловещее — скорее звериное, чем человеческое. Я замечал корни и плети, которые, как черные щупальца, выглядывали из высокой стены расщелины — то были знаки внутренней, тайной жизни земли. Орест и Пьеретто, более, чем я, привыкшие ко всему этому, возились, прыгали, болтали. Они вдоволь поиздевались над моими бедрами, пока еще постыдно бледными.
Никто не мог застать нас врасплох в этой норе — через кукурузу бесшумно не пройдешь. Мы были в безопасности. Орест, лежа в воде, говорил:
— Загорайте, загорайте. Прожаримся на солнце — станем здоровыми, как быки.
Странно было, находясь здесь, думать о том, что происходит наверху, о людях, о жизни. Накануне вечером мы погуляли по селению, прошлись вдоль низкой каменной стены, опоясывающей площадь. Возбужденные вином и свежим воздухом, мы смеялись, здоровались с людьми, которых встречали, слушали, как поют. Кучка молодых парней приветливо окликнула Ореста; священник прогуливался в тени и поглядывал на нас. Незначащие слова и шутки, которыми мы, почти не различая лиц в сгущающейся темноте, обменивались то с женщиной, то со стариком, то между собой, вселяли в меня странное веселье, праздничное и беспечное чувство, а веяние теплого ветра и мерцание звезд и далеких огней сулили продлить его на всю жизнь. Ребятишки, оглушительно крича, гонялись друг за другом по площади. Мы строили планы, говорили о селениях, рассеянных по склонам и гребням холмов, где мы собирались побывать, о винах, которые надо попробовать, об удовольствиях, которые нас ждут, о сборе урожая.
— В сентябре, — сказал Орест, — будем ходить на охоту.
Тут я вспомнил о Поли.
XI
Мы сразу заговорили о нем под стрекот сверчков.
— Греппо внизу, — говорил Орест, — там, где вон та кучка звезд. Оно только чуть выглядывает из-за плато: на заре виднеются вершины сосен…
— Двинем туда. Пошли, — сказал Пьеретто.
Но Орест сказал, что на ночь глядя туда идти не стоит и что Поли наверняка еще на Ривьере.
— Если только он там не загнулся.
— Он чувствовал себя хорошо. Теперь уж он поправился…
— А может, в него пульнула другая.
— Что же, это ему на роду написано?
— Как, — крикнул Пьеретто, и ветер подхватил его голос, — разве ты не знаешь, что то, что с тобой случается один раз, потом повторяется? Что как ты поступил один раз, так поступаешь и всегда. Не случайно некоторые люди не выбираются из бед. Это называется судьба.
О Поли опять зашел разговор на следующий день за столом, когда мы вернулись с болота. Орест, обведя взглядом домашних, сказал:
— Знаете, кого я видел в этом году?
Когда он рассказал историю с ранением, рассказал про Розальбу, зеленую машину, ночные поездки и после града жадных вопросов и восклицаний наступило ошеломленное молчание, мать сказала:
— Он был такой красивый ребенок. Помню, как они проезжали в карете с раскрытыми зонтиками от солнца. Его держала на руках кормилица в кружевной наколке… Это было в тот год, когда я ждала Ореста.
— Ты уверен, что это Поли из Греппо? — бросил отец.
Орест снова принялся рассказывать всю историю, начиная с той ночи на холме.
— А кто эта женщина? — спросила мать, бледная от волнения.
Девочки слушали с раскрытым ртом.
— Мне жаль отца, — сказал отец Ореста. — Такой человек! Он был, можно сказать, хозяином Милана. Вот чем иногда кончается дело, когда денег куры не клюют.
— Ничего, — сказал Пьеретто, — с деньгами не пропадешь. Отец Поли все уладил. Такие вещи сплошь и рядом случаются в хороших семьях.
— Только не здесь, — сказал Орест. — У нас такого не бывает.
Тут вмешалась старая Джустина. До сих пор она только слушала, переводя взгляд с одного на другого, готовая в любую минуту ринуться в бой.
