— Отец, тут один мой товарищ хочет с тобой познакомиться.
Старик сидел на кухне и, склонившись над столом, ел хлеб.
В кухне было почти темно, он дожевал кусок и посмотрел на меня, но не пошевелился. Джузеппе сказал мне:
— Давай присядем.
Ни старик, ни Джузеппе не начинали разговора. Пришлось мне самому объяснить цель моего прихода. Джузеппе поставил на стол три стакана, и оба стали внимательно слушать меня. Я то и дело сбивался, перескакивал с одного на другое. Сказал старику, что знаю его историю и хочу, чтобы он мне объяснил некоторые вещи. Добавил, что я новичок в Риме. Он пристально глядел на меня и слушал. Глаза у него были спокойные, бесцветные, как вода в реке.
— А кого ты здесь знаешь? — спросил он.
— Я потом о них скажу, — ответил я и продолжал свой рассказ.
Мне бы хотелось знать, сказал я, что произошло в двадцатом году. Почему руководители рабочих дали себя обмануть. И почему красные тех времен не оказались по-настоящему красными. Правда ли, что все коммунисты уехали воевать в Испанию и что там дело кончится так же, как у нас.
— А Джузеппе тебе ничего не говорил? — сказал он.
— Кое-что рассказывал, но мало, — ответил я.
— Что же ты от меня хочешь узнать? — спросил он. — Разве ты не видишь, какая у нас теперь жизнь? Ты в Турине ни с кем не заговаривал об этом?
— В Турине-то? Да там я только на танцы ходил.
— Ну а на заводе? Ты что, никогда не работал?
Я рассказал ему про магазин, про то, сколько времени потерял впустую. Он опять поглядел на меня своими выцветшими глазами. Тогда я спросил:
— Вы мне, может, не доверяете?
— Да что ты, сынок, — сказал он. — Я просто хочу знать, что тебя привело сюда и с кем ты в Риме дружбу водишь.
Я подробно рассказал ему, где живу и с кем встречаюсь.
— С ними ты не беседовал про двадцатый и двадцать первый годы?
— Да они в этом плохо разбираются. Но сам я кое-что читал. — И сказал ему, какие книги прочел.
Старик не спросил, кому принадлежат книги, а стал рассказывать про сквадристов. Он сказал, что на первых порах это были отряды головорезов, которые хорошо знали, чего добиваются: побольше денег нажить.
— Но сейчас мы ведем другую борьбу. Они свое дело сделали и теперь на покое. Им уже самим драться неохота. А у нас на горбу квестура да чиновники. Они-то и избивают наших.
Он спросил, готов ли я бороться, я не смог ему ответить сразу. А у него была привычка не дожидаться ответа. Иной раз только я соображу, что сказать, а он уже заводит разговор о другом.
Под конец он мне сказал, что главное — это сохранять спокойствие, работать в мастерской и встречаться с Джузеппе. В кухне стало совсем темно.
Ушел я от него не слишком довольный собой. Я понял, что говорил со стариком, как глупый мальчишка, и что Джузеппе с отцом не просто занимаются «прогулками», как Карлетто. А узнать я ничего толком не узнал. Может, они меня даже за шпика приняли. Но главное я понял, что показался им пустомелей. «Почему то? Да почему это? Может, вы мне не доверяете? Почему руководители рабочих дали себя обмануть?» Просто стыд один… Вспомнишь, так тошно становится. Я бродил по Риму и все время думал: «Как же я так сплоховал?» Но я был с ними вполне искренен. Откровенней и искренней, чем старик и Джузеппе. Я бы мог им и про Джину все рассказать. Потом я подумал, что еще увижусь с Джузеппе и тогда мы как следует обо всем потолкуем. Успокоенный этой мыслью, я пошел домой.
На завод я повременил ехать. Дождался, пока представился подходящий случай. Целыми днями работал, а по вечерам читал. По-прежнему спорил с Лучано и Карлетто, но у Лучано все же можно было кое-чему поучиться. Он во всех подробностях знал, как шла война в Испании, чем больше рассказывал, тем яснее я понимал, что с этими красными мне по пути.
Однажды, захватив покрышки, я снова отправился на завод к Джузеппе. Проезжая мимо дома старика, я посмотрел на его окно и подумал, что ведь таких домов в Риме тьма-тьмущая. И если даже в каждом подъезде есть хоть один красный, то, значит, их уже немало наберется. Да еще многие по тюрьмам сидят. Сколько же их всего?
Мы пошли с Джузеппе в остерию распить бутылку вина. Говорили с ним об Испании и о разных вещах. Я рассказал ему о «прогулках» и спросил, что он об этом думает.
— Что это за люди? — поинтересовался он.
— Люди они неплохие, — сказал я, — но до конца идти не хотят.
Тогда Джузеппе мне объяснил, что все, и даже синьоры, могут принести пользу делу.
— Ты на их руки не смотри, — сказал он. — Тут важно не то, чего они хотят, а то, что они делают.
Я ему сказал, что не понимаю, как могут бедняки вроде нас быть заодно с хозяевами.
— В листовках и книгах и это разъясняют, — сказал он.
В этот раз он дал мне несколько подпольных листков и маленькую книжечку, с виду похожую на катехизис. Когда я на следующий день снова заспорил с Лучано, он у меня спросил:
— Откуда ты все это знаешь? Или, может, в газетах вычитал?
Ночью я прочел ту маленькую книжечку, и мне стало легче спорить. Тогда я впервые понял, что листовки и книги не только напоминают фашистам о неизбежной расплате, но и помогают убеждать людей. Раньше я об этом и не задумывался.
После ужина я попробовал прочесть книжку Джине. Она стояла у стола в комбинезоне и, вытирая посуду, внимательно слушала. Читал я долго. Она выслушала все до конца, потом подошла к кровати и легла.
