Избранное - [188]
— Идут как надо, — улыбнулась она.
— То есть как тебе надо, Мириам. Поздравляю. Ты всегда умела организовать свою жизнь. Если мы жили неблагоразумно, хотя и в свое удовольствие, то ты жила благоразумно, хотя и не без удовольствия.
— У кого ты украл этот афоризм?
— У Отелло, только он говорил не «жил», а «любил». Кстати, он тоже любил смуглую кожу.
— Тоже? — Она криво усмехнулась: на большее он не отважится. Застенчивый? Робкий? Бесполый? Обоеполый? Эгоист, как все холостяки? Как все ирландцы, боится женщин. Но со свойственным своему народу смирением, совершенный Иов («скажу червю: ты мать моя и сестра моя»), она давно примирилась с мыслью, что в жене он всегда будет видеть лишь жалкую замену теплой мамы, от которой век бы не отлеплялся и каждый второй истинный ирландец, и каждый второй истинный еврей. Допустим, я организовала свою жизнь, — что плохого? Разве у меня был выбор? И еще как организовала! У него никому не нужный древнегреческий, у меня нужные семитские языки — арабский, иврит, даже немного арамейский, да еще ирландский, да еще степень бакалавра с отличием второго класса по государственному праву.
Она его знала как облупленного.
— Джордж, как по-английски cul-de-sac?
— Тупик? — предположил он.
Под грохот пушек и барабанов, под барабанный и пушечный бой направиться походным шагом в тупик — защищать империю, от которой — спроси он хотя бы актуария [98] из отцовской конторы — через десяток лет не останется и следа, — для него все это было впереди, когда я уже штурмовала последние ступени в министерстве. Сейчас была бы послом, будь я мужчиной. «Чему завидовать? — рассудила некая дама. — Никчемной фитюльке?» Никчемной! По меньшей мере фитюлька стоит пять тысяч фунтов в год. И безусловно, она стоит места посла.
Как бы прочитав ее мысли, он посочувствовал ей: из-за своих талмудических понятий, из-за своей «правильности» и законопослушничества она слишком порядочный человек для дипломатической службы, а главное, неисправимая идеалистка, романтик и размазня. Она бурно расхохоталась — ей было не впервой видеть романтика, рядящегося в реалиста, таких в Ирландии не счесть. Свои обязанности она определила без ложной скромности: она — розовый кардинал, со знанием дела оберегающий Ирландию от козней грешного мира; тут оба от души расхохотались, а отсмеявшись, заподозрили друг друга в неискренности. В таких препирательствах они приближались к некоему единомыслию, к предчувствию своей родственности, но уяснить это они вроде бы не торопились. Их общий приятель резюмировал: «Они совершенно разные, и при этом оба на одну колодку». Впрочем, обиняком она однажды высказалась, поведав печальную историю с одним египтологом: вскрыв гробницу, он нашел в ней цветок, вынес его из тьмы на солнце — и цветок тут же увял.
— В Дублин, я вижу, ты вернулся со щитом, — сказала она утверждающим тоном, отчего он сразу нахмурился. Ведьма. Чего доброго, держала его на крючке все эти десять месяцев.
— Я вернулся, — сказал он, пугаясь ее, — в холодные объятья матери-Ирландии. Сосу резиновую титьку.
Она подняла бровь, отметила, что он порядочно выпил. Вытянул уже три мартини. Робеет? Трудно признаваться? В чем — она уже догадалась по оброненной шутке, что-де он в долгу перед портным и обществом. Окутавшись сигарным дымом, потягивая портвейн и потчуя ее коньяком, он наконец развязал язык, бравируя и смиряясь так неискусно, что у нее заныло сердце. Бедняжка! Неужели все так плохо?
— Мириам, этот чертов город меня доконал. Как бы ты на моем месте завила горе веревочкой?
— Определись в армию.
— Меня же выставили год назад!
— В ирландскую армию.
— Здравствуйте! — взорвался он. — Тоже мне, войско! Они такие же вояки, как гвардейцы папы римского. Они с двадцать второго года не нюхали пороху.
— Сноб! Невежда. Численностью она не уступает другим армиям. Замечу также, что в свое время папская гвардия умела достойно сражаться и умирать. В конце концов, — она скользнула взглядом по его брюшку, — ты воевал в основном в штабах. Надо поскорее вытащить тебя в фехтовальный зал. Подумай серьезно, Джордж. Хорошая квартира, хороший стол — это мы позаимствовали у британской армии, — хорошее жалованье, никаких расходов, конец всем твоим финансовым проблемам. О’кей?
— Что ж, — промямлил он, смущенный ее натиском, — цену я себе знаю. Кое-чему научить ребят, конечно, смогу. Только как быть с моей злополучной генеалогией? Ведь даже мое имя обличает во мне иноверного, как сказали бы твои соплеменники.
— Если тебе вообще повезет привлечь к себе внимание, то исключительно благодаря своей злополучной родословной. Суди сам. В армии у нас одни ярые патриоты, на девяносто пять процентов католики и на все сто — пролетарии. Приезжает какая-нибудь важная зарубежная шишка, и мы не моргнув глазом выставляем тебя. Потеха! «Капитан Аткинсон». Шишка смотрит на тебя сверху вниз. И тут выясняется: блестящий классик, выученик средневекового университета, набожный методист, ветеран британской армии, и по свету поездил, и акцент оксфордский, и пять языков знает. Ты будешь наш главный приз. Наш дядюшка Том.
