Избранное - [11]

Между тем прошла весна, за нею лето; люди только и говорили что о ценах на урожай, усердно лопатили зерно в амбарах, поднимали жнивье; состоялось и судебное разбирательство, на котором Шемьен был оправдан; теперь, когда Жофи шла по улице, здоровались с нею уже не издали. Если завязывался разговор, о трауре не поминали — спрашивали о сынишке, который как раз начал делать первые шаги на толстеньких ножках; да и сама Жофи уже осмеливалась иной раз оглядеться из-под вдовьего платка, и, как ни серьезно было выражение ее лица, в глазах светилась молодость. Год траура наполовину остался позади. Жофи иногда уже открывала шкаф и посматривала на свои цветастые платья, ласкала их взглядом. В первый раз она наденет какое-нибудь из них на будущую пасху, сейчас-то еще совестно было бы… Бедный Шандор, словно только что умер! И Жофи глубоко вздыхала, чтобы сдуть хоть немного пепла забвения, толстым слоем оседавшего на сердце.

Да только иная судьба была уготована этим ярким цветастым платьям, не довелось больше Жофи носить их! Ближе к осени началась у них со свекровью война, и все оборвалось, даже медленная, исцеляющая работа забвения. Беда состояла в том, что после похорон Жофи осталась у Ковачей, и еще не было решено, как ей жить дальше. И свекровь, и сам Куратор, отец Жофи, все оттягивали сведение счетов. Что Жофи, ежели надумает уйти, заберет и свой надел, разумелось само собой — но вот как быть с долей Шандора? Старуха Ковач уродилась превеликим деспотом и знала, что лишь до тех пор сохранит власть над детьми, пока вся земля записана на имя ее мужа. Поэтому она ничего не переписала на своих сыновей и только на словах сказала, кому что отойдет со временем. Таким образом, маленькому Шанике словно бы и досталась земля после отца, а вместе с тем ее не было, и все понимали, что старая Ковачиха скорей проглотит эту землю, чем оторвет от себя хоть самую малость.

— Да разве ж мы так жили, сват, как свекровь с невесткой? — толковала она Куратору, уловив намек в его речах. — Жофика мне за дочь была, а я ей вместо матери…

Старуха божилась, что без ума полюбила внука: забрал господь бог у нее сына, да взамен ангелочка этого подарил, — нет, ни за что не могла бы она теперь с ним расстаться! Куратор хмыкал только, он недолюбливал свою раздобревшую сватью с ее ухоженными барскими ногтями. Но Жофи не заикалась о разделе — зачем тогда он станет ввязываться! К тому же надел Жофи засеян зерном Ковачей, до осени дело терпит. Только дома в постели обсуждал он с женой, что-то они скажут сватье, когда настанет время. Оба страшились того дня, когда придется затеять неприятный разговор, и заранее раздражались, перебирая вероятные возражения «этой злыдни». Мать Жофи, которая всячески угодничала перед сватьей при встречах, в темноте рывком садилась на кровати и, дрожа от злобы, пыхтела: «Чтоб ее разразило, барыню бесстыжую! Дочка-то моя всю работу там у них одна делает. Даровую батрачку себе нашли, да еще с тридцатью хольдами в придачу!» Она ненавидела ленивую «барыню» ненавистью тех, кто все дни свои с рассвета и до заката проводит в тяжком труде, и мужу приходилось урезонивать ее, чтобы назавтра она не упустила случая медовым голосом справиться у сватьи о ее ревматизме.

А старая Ковач между тем тоже маялась и тоже сидела без сна на постели рядом со своим недотепой мужем, слушала его храп и ломала голову над тем, что бы такое удумать до осени. Дотянуть до лущения кукурузы, может, и удастся, но больше откладывать решение нельзя, и как знать, не дойдет ли дело до тяжбы с Кураторами. А может, попытаться удержать Жофи здесь? «Послушай, Жофи, деточка, мне ведь наш Шаника тоже родной, словно Шандора своего вижу, как на него посмотрю, уж вы не покидайте нас, стариков, проживем и дальше так, как раньше жили…» Все это хорошо, ну, а если молодая вдова пожелает в другой раз замуж выйти? Двадцать два года ей, пожить небось хочется, но к свекру кто ж придет ее сватать! А тут еще Йожка, парню тоже приспела пора с холостой жизнью прощаться, а тогда молодым комната Жофи понадобится. Раньше-то думали отрезать участок у Шандора да на нем и поставить дом Йожке, но теперь строиться не было никакого смысла. Один сын помер, два дома уже ни к чему. Самое простое было бы, если б Йожка женился на Жофи. Старая Ковач столько передумала всего над штопальным грибком, что этот простейший выход никак не мог бы ускользнуть от нее. Но сдружиться с подобной мыслью даже ей было нелегко. Что-то скажут люди, когда второй ее сын получит по наследству жену первого! Да и как еще сами молодые посмотрят на это! Шандор-то был складный да ладный, всем нравился, а вот Йожи вырос совсем другим — кто знает, придется ли он Жофи по вкусу…

Ну и ей, матери, тоже обидно, что сынок ее на вдове женится: одна бабенка на обоих ее сыновей!.. Старуха уже несколько раз собиралась разбудить мужа — да только какой от него прок: он давным-давно отвык, чтобы с ним советовались, так и жил при ней, будто батрак. Старуха крепко саданула его в бок и бухнулась в подушки.

— Что, что такое? — подскочил спросонку Ковач.