Избранное - [115]

— А-а-яй, и зачем ты только вернулся?

— Теперь-то уж все одно… Слушай, Терез, ежели я сбегу, то больше тебя не увижу. А это мне страшнее, чем смерть. Стало быть, так… пойду я и во всем повинюсь. Может, есть у тех сердце… и закатают меня года на три от силы. Правда ведь на моей стороне. А этому, видно, судьба была околеть!.. Когда выпустят, ты будешь моя… Терез, ведь ты дождешься меня? Дождешься?.. Сейчас я пойду в казарму и на себя заявлю. А ты меня жди. Слышишь, Терез!

— Закатают же! — с безотчетным отвращением бормотала Терез. — Бежал бы уж шибче, чтоб за решетку не сесть.

Солдат угадал ее неосознанное желание и заревел:

— Не смей так говорить, а то и тебя порешу! Слышишь, не смей! Я пойду повинюсь. А ты меня жди! Жди, если душу имеешь, Терез! Покуда не выйду. А ежели не дождешься, на свете тебе больше не жить… Сейчас я пойду и повинюсь…

1911

Перевод Е. Терновской.

Случай на хуторе

— Жандармы! — сказала жена пастуха, завидев двух всадников, медленно трусивших вдали по шоссе.

Глядел в ту сторону и пастух, он тоже заметил какие-то фигуры.

— Жандармы конные? — спросила старуха, жена батрака, и повернулась к шоссе, хотя не могла ничего разглядеть на таком расстоянии.

— Ну да! Два конных жандарма, — ответила молодая женщина.

— Откуда едут-то?

— От корчмы.

— В Шольт едут. Они здесь частые гости. Вот и на прошлой неделе Йошка говорил… Правда, Йошка?

Мальчик Йошка не ответил; он был целиком поглощен зрелищем: красивые кони, жандармы с ружьями, саблями, даже издали видно, как развеваются петушиные перья на их шляпах.

— В Шольт едут, — подтвердил и пастух, — сегодня воскресенье, вот они по корчмам и ездят.

Он пытался успокоить себя: видит бог, и для взрослых появление жандарма — сенсация, правда, не такая приятная, как для детей. Дети смотрят только на ружья, пестрые украшения да петушиные перья, взрослому же при виде жандарма становится немного не по себе… Эти-то в Шольт едут… Видимо… Но могут и сюда завернуть.

Дело было днем в воскресенье, и жители хуторка отдыхали у дома. Пастух — красивый мужчина с маленькими закрученными усиками — сидел на днище перевернутой кадки, жена его — на переносной скамеечке, а старуха притащила какую-то скомканную ветошь и расположилась прямо на земле. Пастух курил красную трубку из необожженной глины. Медленная, тягучая беседа с появлением жандармов вовсе прервалась; хуторяне перебросились лишь несколькими словами: вот, мол, едут куда-то. Потом все примолкли. У мальчика разыгралось воображение, да и у молодухи тоже, — ведь молодые женщины словно дети. Старуха и пастух были заняты более серьезными мыслями. Пастух пытался припомнить, не случилось ли чего недоброго в прошлое воскресенье в Апоштаге во время драки в сельской корчме. Случиться-то, оно, может, и случилось, но так ли это серьезно, что придется отвечать перед законом? Черт бы подрал эту подлую корчму, сидел бы лучше дома, хоть отоспался бы как следует… Старуха же сокрушалась теперь из-за хозяйского овса, что хранился на чердаке, — надо же было таскать его без зазрения совести! Больно уж много стянули они за последние дни. По крайней мере, сейчас ей казалось, что очень много. Сын Ференц чуть не каждую ночь относил овес в Дунаэдьхазу, а взамен получал у мясника мясо, у корчмаря — вино.

Жандармов уже не было видно, их заслонил хлев. Шоссе, по которому они ехали, пролегало через поле, в получасе ходьбы от хутора. Оно широкой дугой соединяло два дальних села — Дунавече и Шольт, одно на северо-запад от хутора, другое — на юго-восток. Жандармы появились со стороны Вече и двигались к Шольту, если только они на самом деле направлялись туда. От шоссе к хутору бежит узкая проезжая дорога. Дальнего конца ее не видно, а перед домом дорога заслонена хлевом.

Маленький Йошка бросился к колодцу, откуда можно было увидеть жандармов. Они, правда, иногда появляются на шоссе, но все же это редкостное зрелище. В большинстве случаев шоссе пустынно. Лишь порой покажется странник или какой-нибудь одинокий мужик; или проедет, подымая пыль, крестьянская телега… И только изредка попадается кое-что любопытное: то коляска, запряженная четверней; то цыгане в пестрых одеждах; а вот недавно гнали большое стадо — были там и быки, и маленькие телята. Интересно также, когда из Надькута везут зерно на телегах, запряженных четырьмя волами, — пять, шесть, восемь телег движутся одна за другой; или когда тянут молотилки. Однажды, очень давно, может, года два назад, по шоссе промаршировал отряд гусаров. Йошка во весь дух помчался туда, но не догнал. А теперь вот жандармы, да еще на конях; жандарм — самый важный господин на свете: у него есть сабля, ружье, много длинных петушиных перьев на шляпе, штаны подшиты серой кожей, китель с галунами, есть у жандарма и кисточки, и блестящие ремни, и сверкающие застежки; он даже летом в сапогах ходит, в сапогах со шпорами! Жандарм — предмет изумления и зависти, — его нельзя ни побить, ни победить, он сам бьет грабителей и даже самых здоровых, крепких парней. Много Йошка про это наслушался, рассказывали даже, как два жандарма разогнали всех парней на селе: сыпали оплеухами, колотили прикладами. И — вот здорово! — жандармам даже стрелять можно в людей, в разбойников, саблями рубить тех, кто не сдается.