Избранное - [12]

— Нет.

— Не собирается ли кто-нибудь из твоих друзей сделать то же самое?

— Не знаю.

— Постарайся вспомнить.

— Не припоминаю.

— Ты сам решил помочь Сахамберидзе или кто-нибудь посоветовал?

— Сам.

— Почему выбрал именно Эрмине?

— Не понял.

— Почему ты отнес деньги именно Эрмине Сахамберидзе, а не отдал, допустим, Васо Хурцилаве. Он живет через три дома от тебя, и у него тоже пятеро детей.

— Я хотел помочь незнакомому. К тому же Васо Хурцилава, дай ему бог, в моей помощи не нуждается.

— Был ли ты знаком с Эрмине раньше?

— Нет.

— А с его женой?

— И с его женой.

— Кто направил тебя к Эрмине?

— Я его не знаю. Спросил на улице у прохожего, кто тут живет многодетный, нуждающийся…

— Как понимать — нуждающийся?

— Такой, как Эрмине Сахамберидзе.

— Когда ты пришел, его жена сама сказала тебе, что они нуждаются, и попросила помощи?

— Нет, она этого не говорила.

— Сказала, что они не нуждаются?

— Я не спрашивал.

— Выходит, ты вошел, огляделся, увидел, что с потолка не свисает хрустальная люстра, решил, что эта семья нуждается, сунул под тюфяк две тысячи рублей и назад.

— Под тюфяк она сама их сунула. Я в руки дал.

— Пересчитала?

— Да.

— Разве дареные деньги считают? Допустим, там не хватило бы десятки-другой. Она не взяла бы?

— Не знаю.

— Не знаешь, почему она пересчитала?

— Не знаю.

— И того человека не помнишь, который к Эрмине тебя направил?

— Помню.

— ?!

— У него на носу была бородавка и усы плохо выкрашены.

— Я с тобой серьезно, а ты дурака валяешь!

— Я к нему не присматривался… Не знаю…. Если еще раз встречу, может, и узнаю.

— Почему тебе непременно надо было остаться с ней наедине?

— С кем?

— С Пистимеей.

— Не хотел, чтобы дети видели деньги.

— Пистимея поблагодарила тебя?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю. Это ее дело.

— Теперь, если тебе интересно, я скажу мое мнение: то, что ты сделал, это не добро. Вернее, наивное, глупое добро. Я очень хочу поверить, что ты и в самом деле просто так, из добрых побуждений подарил деньги семейству Сахамберидзе, но не могу. И ты отлично знаешь почему. Все, что ты рассказал, похоже на выдумку, к тому же неубедительную. Люди давно отвыкли от поступков такого рода. Если ты хотел уважить Сахамберидзе, помочь ему, надо было сделать это в какой-то другой форме. Я сейчас говорю так, как если бы все рассказанное тобой было правдой. Ты не подумал, что Пистимея с Эрмине могут принять эти деньги не за подарок, а за компенсацию или еще что-то от его бывшей организации?

— Не подумал.

— Вот. А мы никак не можем убедить этого человека, что ты не присвоил часть его денег.

— Пусть это остается на его совести. Меня не интересует, что будет думать обо мне Эрмине Сахамберидзе.

— А это уже неправда. Ты потому-то и отнес ему деньги, что тебя очень интересует, что будет думать о тебе Эрмине Сахамберидзе.

— Это ваш домысел.

— Сколько вам лет?

— Пятьдесят восемь.

— Дожили до таких лет и неужели не поняли, что вашу глупую щедрость сегодня не оценят? Сейчас другое время.

— Какое?

— А такое, что благотворительность нынче не в моде. Взять и подарить человеку деньги — в этом сегодня есть даже что-то унизительное, оскорбительное.

— И это тоже ваш домысел. На добро моды не бывает.

— Подумайте как следует. Ведь может самолюбивый человек Эрмине Сахамберидзе сказать вам: я тебе не нищий, суешься со своими деньгами.

Гига замолчал. Он решил, что спорить не имеет смысла: если спросит что-нибудь — отвечу, а нет — буду молчать.

Гость встал:

— Общая картина ясна. Нужно еще уточнить некоторые детали, может быть, для этого придется разок зайти к нам. Всего хорошего! — Он взял стоящий у двери плоский чемоданчик и легко сбежал по лестнице.

Если поначалу Гигу задел фамильярный тон молодого человека, то теперь еще больше поразила его официальность и неожиданный переход на «вы».

* * *

В три часа ночи к Белому мосту со стороны сада Цулукидзе подошел пожилой человек.

Посвист ветра мешался с ропотом Риони. Безлюдный город казался покинутым.

На крыше бани тускло мерцала единственная лампочка, под ней на асфальте, вытянув ноги, спал сторож без ружья, в сползшем на глаза башлыке. Человек долго, очень долго смотрел с моста на Риони. Потом выпрямился.

Снял шапку и бросил в реку.

За шапкой полетели плащ, пиджак и даже галстук. Человек перелез через перила моста и… Словно какая-то неведомая сила остановила его, он перебрался назад, спрыгнул на мост и побежал. В ночи долго слышалось топанье его башмаков.

Я желаю тебе, дорогой читатель, чтобы эта неведомая сила не покидала тебя в самые тяжелые минуты твоей жизни.

Перевод А. Эбаноидзе.

ЗИМА

Наша деревня и так немноголюдна, а зимой и вовсе вроде вымерла: дел никаких, не с кем словом перекинуться. Нельзя же с утра до вечера сидеть у радио?

Прямо рехнуться можно от скуки.

На охоту я больше не хожу, ноги не держат. Честно говоря, я и в молодости не был большим любителем охоты.

Встанешь в этом промерзшем доме, наколешь дров, натаскаешь воды, подсыплешь сена корове и сиди потом у камина. Грудь согреется, спину холодит, повернешься — спина греется, нос мерзнет.

Уставишься в окно, и леденит душу застывшая картина — месиво грязи в проулке истыкано вдоль и поперек копытами.

Высунешь голову из кухни, и запах навоза шибанет тебе в нос.