Избранное - [11]

— Вы, интеллигенция, не обижайтесь, когда вам правду в глаза говорят. А нервы и у нас имеются… Я так думаю, что и вы не ангелы. Ни о ком не хочу сказать плохого, но разные бывают случаи, разве не так?

— Какие случаи?

— А такие, что человеку выписали четыре сотни, а две зажал тот, через кого их передали. Деньги штука липкая, я ни в чем вас не обвиняю, но все надо проверить, и незачем тут в бутылку лезть. Даже между братьями счеты считаются, а кто мы друг для друга? Никто.

— Идите куда хотите и выясняйте где вам будет угодно! — Гига не узнал собственного голоса. На висках у него колотились жилки, а ноздри точно стянуло морозом.

Когда они спускались по лестнице, Эрмине задержался на ступеньке, наклонился к хозяину и тихо спросил:

— Еще вот что скажи: мою жену знал раньше?

— Какую жену?

— Ту самую, которой ты деньги принес.

— Пистимею?

— Да.

— Не знал. Вчера в первый раз увидел. — До Гиги вдруг дошло, на что намекал гость. — Не стыдно тебе, Эрмине? Я тебя за мужчину считал.

— Кто из нас мужчина, а кто нет, это тоже в надлежащем месте выяснят. Не твое дело, мужчина я или пробка! На свете ничего не скроешь, запомни хорошенько… Ничего не скроешь! — угрожающе сквозь зубы процедил Эрмине и растворился в темноте.

Гига Хачидзе долго стоял у калитки под проливным дождем и смотрел в темноту. Одну руку он прижимал к сердцу. По его щекам текли слезы, смешанные с дождем.

На улице не было ни души.

Неделю его никто не беспокоил.

В тот день сотрудников музея возили на сбор чая, и Гига вернулся домой поздно.

Войдя во двор, он сразу заметил, что дверь на веранду открыта. Он не испугался (красть у него было нечего), но, совершенно уверенный в том, что утром запер дверь (у него расшатался замок, а сменить не доходили руки), крикнул в темноту:

— Кто там?

В дверях возникла чья-то тень.

— Гость я, не пугайся, пожалуйста.

Голос был незнакомый и молодой.

Гига быстро поднялся по лестнице и с трудом нашарил выключатель.

Перед ним стоял сухопарый, красиво причесанный парень с острым, как клюв, носом и в очках. Ему было лет двадцать пять. Белоснежная сорочка, галстук с большим узлом, из кармана пиджака торчал платок того же цвета, что и галстук.

— Не сердись, ради бога, пять часов тебя жду, устал на ногах. Когда дождь стал накрапывать, решил под крышей переждать, встал на крыльце, к двери прислонился, а она и открылась. Видно, не запер с утра. Вот я и караулю твой дом. Тоже дело. Верно?

— Я вообще не запираю. От кого запираться? Если с вора шапку сорвать и в мой дом бросить, он за ней не полезет.

— Ты прав. Вор знает, к кому лезть.

Гиге не понравился панибратский тон незваного гостя, но предъявленное удостоверение настолько его удивило, что он даже раздумал мыть руки, вынес гостю плетеный стул, сам присел на табурет и обратился в слух.

— Догадываешься, по какому я делу? — Молодой человек снял очки, дохнул на них, тщательно протер и снова надел.

— Нет, — в ответе хозяина слышался вопрос.

— К нам приходил Эрмине Сахамберидзе.

— Пожаловался?

— При чем тут жалоба. Просто человека интересует, что, как и почему. Ты бы на его месте не поинтересовался?

— А что его интересует?

— Со мной тебе не стоит так разговаривать. Ты человек опытный, поживший и в наших делах, слава богу, разбираешься. Я человек маленький, и ты это знаешь. Мне приказали выяснить, и я пять часов торчу под твоей дверью. Ты отлично знаешь, что интересует этого Сахамберидзе.

— Но ведь я ему все объяснил. Зачем он к вам обратился?

— Ты должен радоваться, что он пришел к нам. Было бы хуже, если б он подался в милицию или в суд. Мы сейчас всё выясним, я доложу начальнику, вызовут этого Сахамберидзе, разъяснят ему дело, и точка. Разве так не лучше? — Очкастый молодой человек бодрым, веселым тоном произнес последние слова и даже прихлопнул в ладоши.

— Вам нечего выяснять. Я, Гига Хачидзе, отдал свои сбережения, собранные мною две тысячи рублей, нуждающемуся Эрмине Сахамберидзе, отцу многочисленного семейства. Подарил ему. Нельзя?

— Что?

— Подарить.

— Разве я сказал, что нельзя? Что это ты как-то разговариваешь?

— Как?

— С вызовом. Между прочим, я давно заметил, у вас — у реабилитированных — одинаковый тон.

— Раз вы меня знаете, вам должно быть известно, за что я сидел и когда реабилитирован.

— Я одно не пойму: почему вы думаете, что вас нельзя снова посадить? Конечно, если совершите что-нибудь противозаконное.

— Мы свое отсидели и за себя, и за других. А вам я посоветовал бы последить за своими словами. Нагляделся я на таких инструкторов…

— Ну что я такого сказал? — инструктор засмеялся и заложил ногу на ногу. — Знаешь, в чем моя ошибка? В том, что я сам пришел, своими ногами. Надо было прислать машину, отвезти тебя к ним, там бы ты по-другому заговорил.

— Слушай, белены ты, что ли, объелся? Сделай милость, не выводи меня из равновесия. Это дело мне уже не по нервам, истрепались нервы. Говори, чего тебе, и кончай! — не удержался Гига и в ту же секунду осек себя: с этим молодцом нельзя вступать в перепалку, кто знает, что у него на уме.

— Значит, ты отнес Эрмине собственные сбережения?

— Да.

— Подарил?

— Подарил.

— Знаешь ли ты еще кого-нибудь, кто так же собирал бы деньги и потом дарил их?