Избранное - [117]

С самого начала войны в Алжире, ради которой его сюда отправили, капитана больше всего раздражала неопределенность. Он поступил в Сен-Сир[75], повинуясь семейной традиции (в Нанси, в большой гостиной их дома, до сих пор висела картина, изображавшая прадеда, идущего в атаку в Рейхшоффене с саблей наголо) и собственному желанию (в училище это называли «призванием»).

Армия — последнее прибежище священных доблестей, возвеличивших Францию. А главное — это царство спокойной уверенности. Марсийак ничто так не ненавидел, как сомнения, колебания, болезненное копание в мотивах тех или иных поступков. В училище по штатским дисциплинам у него всегда были посредственные оценки, потому что на занятиях полагалось о чем-то спорить, что-то зачем-то доказывать, когда так просто было утверждать. Есть добро. Есть зло. Перепутать одно с другим невозможно, ибо и то и другое записано в уставе. Между этими двумя понятиями нет ничего другого.

С хорошим уставом жизнь воина — одно удовольствие. В любой день года, в любую минуту дня известно, что следует говорить и делать. И никакого вдохновения, никаких мук первооткрытия. Устав все предусмотрел, в нем все сказано, все расписано: правила поведения, слова, мысли, иерархия, особенно иерархия. Она не подлежит обсуждению и обозначена на любом мундире соответствующей желтой или белой нашивкой, не оставляющей места для разночтений.

А его взяли да и назначили в Орес, в затерянную в джебеле дыру, где он скоро понял, что ничего, буквально ничего из того, что здесь происходило, он в Сен-Сире не изучал и ни в одном уставе найти не мог. Те, с кем ему приходилось здесь воевать, никогда не бывали в училище — ни в Сен-Сире, ни даже в каком-нибудь другом, где бы их по крайней мере научили маршировать. Это всего-навсего пастухи, которым сунули в руки охотничье ружье и которые обращаются с ним так, как обращались прежде с плугом или серпом: с тем же серьезным прилежанием, с тем же желанием преуспеть в работе.

И для них война вовсе не пьянящая игра, полная блеска. Они только и думают что о жатве, навозники несчастные, будто войны им мало, будто во время войны можно пожинать что-нибудь, кроме ран, смертей, нашивок, орденов и вшей. И воюют-то они не по призванию, а так, в силу необходимости. Так недолго и военную форму возненавидеть!

Часто его охватывало желание послать все к черту, вступить в какую-нибудь действующую часть, только настоящую, боевую, например к пара. Вот уж там-то он выдал бы этим феллага… или сам бы отдал жизнь. Оба эти исхода выглядели в глазах капитана равно достойными настоящего воина и равно патриотичными. Единственное, что его останавливало, так это высокое представление о дисциплине, которое у него сохранилось со времен училища: служить, что бы там ни случилось.

Впрочем, это была единственная причина, заставившая его отправиться в Алжир на стажировку по психологическим методам ведения войны. Все эти хитроумные трюки, не нашедшие отражения ни в одном из правил ведения классической войны, оставляли его равнодушным, а то и просто вызывали у него недоверие. Во время практических занятий ветераны войны в Индокитае рассказывали о том, что они видели там своими собственными глазами. И кончилось тем, что картины затопленных рисовых полей, торчащей из воды бамбуковой трубки, через которую вьетнамец может дышать, погрузившись в воду, нескончаемые вереницы крестьян с узкими глазами, ведущих через горы свои велосипеды, груженные оружием, по триста кило на каждом, — все это вытеснило из его памяти так называемые классические образы сражений на голубой линии Вогезов и на плоской Эльзасской равнине. На стажировке их заставляли, кроме всего прочего, читать и комментировать работы Мао Цзэдуна о революционной войне. Кроме отдельных второстепенных правил, Марсийаку особенно запомнился основной сформулированный там принцип: «Армия должна чувствовать себя среди народа как рыба в воде».

И Марсийаку в определенном смысле стало спокойней: поколебленное в какой-то мере равновесие было восстановлено, новая уверенность, новые правила пришли на смену прежним, и снова воцарился порядок. В Орес он вернулся если и не обращенным в новую веру, то по крайней мере преисполненным решимости применять на практике свои новые познания.

Утверждают, что Франция всегда отставала на одну войну. Пора опровергнуть эту легенду. Франция должна вести современную войну, а современная война — это война революционная. Что же это значит? А это значит, как им великолепно объяснил молодой полковник, выпускник Высшей политехнической школы, что все войны в нашу эпоху сводятся к величайшему единоборству, в котором сталкиваются в мировом масштабе подрывная коммунистическая деятельность и христианская цивилизация Запада. Колониальные войны — это всего лишь одно из обличий советской операции по завоеванию всего мира, только по эту сторону моря. Воевать с вьетнамцами или с феллага, с кубинцами или с корейцами — все едино, все это означает вести войну в защиту цивилизации против варварства, участвовать в крестовом походе на стороне бога против лагеря сатаны. И не наша вина в том, что святую истину нельзя отстоять никакими иными средствами, кроме оружия. Враг, избравший подобное средство, вынудил к этому и нас, и для нас нет иного выбора — только победить или исчезнуть.