Избранное - [64]

Вместе с ними он вошел во Дворец культуры и быстро прошмыгнул в угол огромного вестибюля с большими портретами и зеркалами во всю стену. Напуганный множеством людей и шумом, он настороженно выглядывал из своего угла. И увидел, как поднимались по лестнице танцоры из Нимы. Впереди была Ана в красной бархатной шали. Она похудела, щеки ее ввалились, глаза стали больше. Она шла гордой плавной походкой, рядом шли Макавей и Мария, а следом — Хурдубец, держа за руку Мариуку. За ними поднимались другие танцоры, а позади всех семенили Георгишор и Пашка, подняв вверх флуеры, будто оберегая их неведомо от какой опасности.

Это была самая красивая группа, и их бубенчики звенели звонче других. У Петри ком подкатил к горлу.

Люди вошли в зал. Вошел и он. Множество электрических лампочек, горевших под потолком, будто звезды на небе, тяжелый занавес, огромный орган — ничто не занимало его. Казалось, он ничего и не видел. Он только ждал, когда же начнутся танцы.

Один коллектив сменялся другим. Притоптывания, головокружительные инвыртиты, бурные брыу, стремительные бэрбунки, лихие чардаши, отчаянные кэлушары, медленные танцы горцев и вихревые пляски жителей равнины мелькали перед его глазами. Зал дрожал, взрывался аплодисментами, ходил ходуном, зрители сами готовы были пуститься в пляс, а Петря сидел на стуле в последнем ряду, молчал и ждал.

Вдруг он вздрогнул и хлопнул в ладоши. На сцене появился Хурдубец и подал знак. По-военному четко вышли и другие танцоры, и позади них музыканты. Началась пляска.

Хороший танец наша инвыртита, хорош и бэрбунк секеев, хороши они, когда пляшут их люди с огнем в крови, как танцоры из Нимы.

Зал замер. Слышно было только, как пели флуеры, отбивали дробь каблуки и звонко выкрикивал Кукует. Дыхание перехватывает, в глазах рябит от цветного вихря, от гибких движений, от головокружительного ритма. Когда пляска кончилась и Хурдубец красиво раскланялся, тряхнув высокой барашковой шапкой, зал поднялся на ноги, крича и хлопая в ладоши, бросая на сцену цветы и требуя повторить пляску.

Петре казалось, что и ему бросали цветы. Первый раз за столько времени он был растроган тем, что танцоры из Нимы плясали лучше всех, а главное, Ана не плясала вместе с ними.

И снова одна за другой сменялись вихревые пляски, а он их не замечал, все так же сидя на своем месте в последнем ряду.

На сцену вышел человек, одетый в черное, и вызвал победителей. Появилась улыбающаяся, порозовевшая Ана. Человек в черном подал ей руку и передал радиоприемник. Ана взяла его и, растерявшись, не знала, как сойти со сцены. Люди хлопали в ладоши и кричали: «Браво!»

Смотр окончился, зал опустел, а Петря все еще ждал. Он вышел последним, бросив перед уходом взгляд на большую пустую сцену.

Когда он очутился среди своих односельчан, ему показалось, что иначе и быть не могло. Каждому он подал руку и осведомился, как они поживают. Потом подошел к Ане и тоже спросил:

— Как поживаешь, Ана?

— Хорошо.

— Ты не пляшешь?

Ану это задело, и она усмехнулась:

— Нет. Мне не с кем плясать.

Почти не разговаривая, они вместе пришли на вокзал, сели в один вагон, на одну и ту же скамью и сошли вместе в Делурень. Вместе медленным шагом, отстав от остальных, прошли они через село и, миновав Кэрпиниш, направились к Ниме.

Остановились на развилке. Ана подняла на Петрю вопрошающий взгляд.

— Пойду заберу свои вещи, — сказал Петря.

Ана поднялась на холм и села под орехом, поджидая его. На землю опустились сумерки, а на ее сердце — великий покой.

Ана издалека увидела возвращающегося Петрю, узнала его походку. Она поднялась, ноги у нее дрожали, и ей пришлось опереться о шершавый ствол ореха.

* * *

Как-то вечером в феврале 1951 года Ана, задумавшись, возвращалась домой из клуба.

Дул теплый ветерок, предвещавший раннюю весну. Люди в Ниме пришли к этому году со многими радостями, достигнутыми тяжелым трудом. И у Аны были свои радости: клуб поднимался, словно ребенок после болезни. После ненастья проглянуло солнышко.

Деревня тянулась к будущему. Теперь в ней была артель ковровщиц, со дня на день ожидали организации коллективного хозяйства. В инициативную группу входила и Ана.

Тридцатого декабря прошедшего года крестьяне Нимы увидели первый спектакль. Все удивлялись, что у Ромулуса Пашка другой голос, лицо какое-то противное, а тут еще оказалось, что он спутался с какими-то негодяями, о которых никто даже и не слыхал. Но зато как все радовались в конце, когда узнали, что все это как бы шутка, и Пашка появился среди них целый и невредимый.

Теперь Ана торопилась посмотреть, что делается в четвертом читательском кружке, который собирался у нее в доме. Ответственным за этот кружок был Петря.

Как раз к этому времени начинали сходиться соседи. Петря встречал их у дверей и рассаживал по лавкам, на кровати и вокруг стола. Пока все не собрались, он рассказывал про луну и звезды. Теперь и жители Нимы могли кое-что рассказать.

— Что мы сегодня будем читать? — спросил Сэлкудяну густым басом и потянулся к лежавшей на столе книжке.

— Погоди, услышишь, — Петря подошел и прикрыл книгу.

— Чего закрываешь? Теперь и я буквы разбираю. Сперва все сторонился. Не нравилось мне. А теперь смотрю на них и как-то приятно, — гулко засмеялся он, сотрясаясь всем телом. — Приятно.