Избранное - [56]

— Что поделаешь? Вот уж дети наши будут учиться!

К концу апреля, когда работы стало больше, один за другим стали бросать учебу и молодые.

Эти сияющие весенние дни были омрачены для Аны тяжелыми грозовыми тучами. Рано утром она вместе с Петрей и другими крестьянами из Нимы отправлялась в госхоз в Кэрпиниш; вечером возвращалась усталая, разбитая, с одним только желанием — спать. Но она не ложилась. На скорую руку приготовив ужин, она торопилась в клуб на репетицию танцевального коллектива или на занятия кружка для неграмотных. За нею словно тень следовал и Петря. Там она проводила два, три, а то и четыре часа, борясь со сном и усталостью. К полуночи возвращалась домой, валилась на постель и засыпала мертвым сном.

Люди, измотанные работой от зари до зари, все реже и реже стали заглядывать в клуб. Из пожилых осталось только двое: Макавей и Кукует. Других больше соблазняла постель. И молодежь оказалась не более стойкой. Участники хора и танцевального коллектива еще кое-как держались, ходили на репетиции, хотя частенько клевали носом, а некоторые, присев на лавку, попросту засыпали под самые громкие песни. Потом и эти стали сдавать, пока не осталось всего три пары танцоров: Хурдубец с Мариукой, Кукует с Розалией и Илисие Георгишор с Ириной. В хоре же осталось только пятеро: Симион Пантя, Глигорэ с Каролиной, Ана Нуку и Фируца.

Мариука, пытаясь любым способом заставить хотя бы утемистов не отступать перед трудностями и довести до конца начатое дело, стыдила, укоряла, упрашивала.

— Мы ведь тоже люди, — отвечали ей.

— Не железные.

Клубная жизнь угасала, по вечерам в зале было пусто, и даже по воскресеньям на скромные праздники народу собиралось все меньше и меньше. Люди предпочитали посидеть дома — надо же дать костям отдохнуть. Не до грамоты тут. За день-то как наломаешься? Казалось, что Ана и ее помощники бьются напрасно. Изнуряющий труд на полях высосал из людей все силы.

— Мы ходили, — оправдывались они, — с удовольствием ходили, а больше не можем.

— Мы бы рады прийти, да ведь некогда.

— Отложим до зимы. Сейчас невмоготу.

Но на 1 мая был назначен второй тур смотра, и Нима должна была выставить своих танцоров. Что же, танцевать в три пары? Лучше уж совсем отказаться. А что будет летом, когда дни такие длинные, а ночи почти совсем нет? Летом и вовсе никто не будет ходить.

Ана спрашивала Мариуку, Мариука — Симиона, Симион — Ану. Позвали Саву Макавея, надеясь, что он даст спасительный совет. Но Макавей сам не видел конца заботам и просил не винить уставших крестьян, которых валил с ног неодолимый сон.

— Работа в поле — это тебе не в игрушки играть. Что поделаешь? Теперь сеять надо.

И если сам он приходил в клуб, то делал это по обязанности и, сидя на лавке, от усталости клевал носом.

Однажды приехал к ним Ион Чикулуй и, когда узнал, как идут дела с ликвидацией неграмотности, пришел в ужас. Немедленно созвал он на совещание Мариуку, Ану, Макавея, Симиона, Штефана Ионеску и Серафиму Мэлай. Но никому не пришло в голову ни одной мысли, никто не придумал какого-нибудь средства, чтобы выйти из этого тупика. Наоборот, Макавей считал, что следовало бы на время отложить и ликвидацию неграмотности, и все клубные дела. Теперь нужно приналечь на полевые работы.

— Как же это — клуб забросить? — испуганно воскликнула Ана. — После того как мы столько сделали! С неграмотными у нас и клуба не будет. А без клуба и жизнь будет пустая.

Решили усилить агитацию. Ана, Мариука, Макавей, Симион, Штефан Ионеску без устали ходили из дома в дом, делая вид, что не замечают недоброжелательности, отшучивались, когда их поднимали на смех, возвращались снова и снова туда, где обозленный хозяин недавно их выбранил. Каждый вечер навещал их Ион Чикулуй, частенько заглядывал и Иоан Поп. Они тоже ходили по домам. Председатель совета рассказывал, как сборщики налогов обманывали людей, давая подложные расписки, как Нэдлаг, когда он еще держал корчму, торговал в долг и давал деньги в рост, а в черной книге его счетов долги крестьян из Нимы росли не по дням, а по часам.

Но лишь два человека присоединились к тем, кто остался верным клубу, и увеличившаяся группа собиралась два раза в неделю в библиотеке, мало-помалу одолевая азбуку.

Серафима с удовольствием отвертелась бы от этой работы с неграмотными. Она попробовала было сказаться больной, но испугалась, что могут разгадать ее уловку. И все-таки взялась обучать маленькую группу прямо в школе, по соседству со своей квартирой, чтобы не месить грязь по вечерам.

— Дорогие товарищи, — обратилась она тоненьким ласковым голосом к собравшимся в первый вечер. — Мы должны учиться быстро, мы отстали.

Было ясно, что люди не смогут быстро выучиться, хотя объясняла она без крика, тихо и терпеливо — с таким количеством отступлений, что люди забывали, зачем они пришли в школу.

Потом снова прибавилось работы в поле, и группа ее еще уменьшилась. Остался только Иоан Строя, крестьянин лет пятидесяти пяти, и его жена Равека, которая была на целую голову выше его, за что злые языки окрестили ее Коротышкой, а его Долговязым. Ему не надоели бесконечные палочки и крючочки, которые нужно было выводить в тетради, потея от натуги, с трудом держа тоненький, как сучок, карандаш в огромной ручище, привычной к мотыге и плугу. Не осточертело ему и бесконечное мяуканье учительницы, которая все жаловалась, что палочки у него кривые.