Избранное - [32]

Было начало декабря, и скука долгих зимних вечеров гнала людей из дому. От прадедов крестьяне переняли обычай проводить эти вечера у соседей. Молча просиживали они и час и два возле печки, пристально глядя, как играет огонь, и лишь изредка перебрасываясь словцом о погоде, о злой судьбине, о робких надеждах. Праздником было, если случайно находился сказочник. Реальный, тяжкий мир исчезал, и люди переносились в чудесную страну, где жил мужичок с ноготок, восхищаясь, что такой же, как они, крестьянин летает на коне, ноздри которого пышут пламенем, и одолевает змея и что такая же, как и их жены, крестьянка вылечивает любые раны разрыв-травой. Когда же чудесную страну заволакивал дым, поднимающийся от очага, люди, растерянно вздыхая, вновь возвращались на эту черную, проклятую и любимую землю. И уже поздно ночью, вернувшись домой и вытянувшись на жесткой постели, они долго лежали с открытыми глазами, глядя в темноту.

Теперь они ходили в клуб, молчаливо радуясь тому неведомому, что открывалось перед ними.

Сквозь приглушенный рокот людских голосов слышался ясный, певучий голос Аны:

— Товарищи, начнем чтение. Сегодня будем читать про Митрю Кокора…[12]

Шум затихал. Старики поворачивались здоровым ухом к Ане, молодые упирались локтями в колени, женщины складывали на груди руки, а девушки забывали свои пылающие ладони в каменных кулаках парней.

Чтение тянулось далеко за полночь, люди переживали страдания Митри. Когда жандармы схватили и избили его, из угла послышался резкий голос:

— Это у нас в Ниме было.

— Как это у нас? Испокон веку никакого Митри Кокора у нас не бывало, — ответил другой голос.

Все затихли, внимательно слушая.

— А я тебе говорю, что у нас. Это же Яков Кукует. А избил он Крецу за то, что тот ему недоплатил, а жандармы его схватили и все ребра пересчитали. Было ведь, Яков?

— Было, — не совсем уверенно подтвердил Кукует. — Так избили, что три недели лежал. Даже поп приходил.

— Нельзя с вами по-людски говорить. В книжке ни про какого Кукуета не написано. В книжке про Кокора.

— Про Кукуета, только ему другое имя дали.

— Ладно уж, помолчи! Зачем ему другое имя давать, когда у него свое есть? Эй, Кукует, ты Митря Кокор будешь, что ли?

— Да нет. Только со мной точь-в-точь так было.

* * *

Старику Висалону Крецу не пришлось долго ломать себе голову, чтобы понять смысл всех событий, происходивших в деревне за последние годы. Его острый ум давно постиг, что ни ему, ни его домашним, к которым он уже давно охладел, но с которыми, помимо своей воли, был крепко-накрепко связан, хорошего ждать нечего. Позади осталась тревожная, беспокойная жизнь, полная жадной, безудержной погони за богатством. Приходилось сталкиваться с людьми посильнее его самого, — с Нэдлагом и со всем его родом, не знающим никакой жалости. Открыто бороться с ними Крецу не мог, и единственным оружием против звериной жадности и слепой, неукротимой силы крестника служила ему лишь гибкость его ума. И Крецу удалось не только сохранить землю, унаследованную от родителей, но и еще прикупить. Он искал для себя сильных хозяев и нашел их в лице либеральной партии, которая нуждалась в своих людях в этих местах. В течение ряда лет они с Нэдлагом сменяли друг друга на посту примаря[13]. Они ненавидели друг друга, но вынуждены были друг другу помогать. В эти беспокойные годы Висалон Крецу приобрел большой опыт в делах, которые не терпели солнечного света, но давали большие доходы. Он научился распознавать опасность, как дикий зверь острым чутьем узнает, что приближается враг. Даже теперь, когда он весь высох от старости и искривился, словно ствол грушевого дерева, когда он еле двигался и руки и ноги у него дрожали, мозг его работал безотказно, непрерывно изыскивая средства сопротивления новым порядкам, которые железным кольцом сжимались вокруг него. Он чуял опасность даже в самых обычных делах, совершавшихся в деревне. Висалон был слишком стар, чтобы надеяться на счастливый поворот в жизни. Его холодный ум, не подвластный страстям, говорил ему, что, сколь бы ни было твердо его решение сопротивляться, наступит время — и в один прекрасный день отберут у него все богатства, так же как отобрали землю у Мудра. Он понимал, что новую силу не одолеешь никакой хитростью, и его не интересовал источник этой силы. Он видел ее в договоре, который должен был заключить со своим батраком Ионом Георгишором, вторым сыном Фырцуга, в процессе с Ромулусом Пашка, который он проиграл, в том штрафе, который он заплатил за то, что не засеял добротным зерном свою же землю в Дупэтэу, в пшенице, кукурузе, мясе и молоке, которые он должен был продавать в сельскую кооперацию, и во многом другом он видел олицетворение той силы, которая надвигалась на него.

Висалон Крецу ненавидел эту силу. В его злобной душе, которая не смягчилась и в старости, не было места ни для какого другого чувства. И чем яснее он понимал бесполезность всякого сопротивления, свое бессилие изменить неумолимо прямой путь этих людей, которые стремительно наступали на него и говорили: «Отойди в сторону, это наша земля, это наш труд», — тем сильнее разгоралась в нем ненависть. Эту поднимающуюся силу, которая постепенно сдавливала, душила его, он видел и в клубе на пригорке и поэтому не торговался с Константином, когда тот попросил у него денег для музыкантов и вина для танцоров.