Избранное - [36]

— Чужими руками? — снова вставил Бачуа.

— Что ты заладил: чужими руками да чужими руками! — взвился Аслан. — По-твоему, взять на два-три дня себе в помощь соседа или дать, христа ради, работу захожему свану — это грабить народ?

Бачуа так и не успел ему ответить — Аслан вскочил на паром и затерялся в толпе крестьян.

— Что это с ним? — крикнул с арбы Кирилл Микадзе.

Бачуа передал ему весь свой разговор с Маргвеладзе.

— Понятно. Бедняк, значит, и должен оставаться бедняком? Выходит, что мне уже ничего не поможет? А в общем-то это даже хорошо: не буду бояться, что угожу в лишенцы, — попытался пошутить Кирилл, но голос его звучал не очень-то весело.

— Кто тебе сказал такую ерунду? — возмутился Бачуа. — Мы тоже должны стать зажиточными. Но Барнаба для нас не пример. Мы должны идти к зажиточной жизни коллективным путем.

— А что это за коллективный путь?

— Я и сам хорошо не знаю, — признался Бачуа. — Вот приходи завтра вечером к Тарасию — там все узнаешь.

Когда все переправились через реку, Тарасий распределил работу. Стариков послал за прутьями. Молодые разделись, полезли в воду и стали разбирать поврежденную дамбу. Для вязки фашин выделили известных мастеров этого дела.

— А где Маргвеладзе? — спросил Тарасий.

Аслан стоял на пароме и задумчиво смотрел в воду.

— Аслан! — позвал его Тарасий. — Прошу тебя следить за арбами. Присматривай, чтобы полней нагружали да быстро возвращались, а то ведь я их знаю — на каждый конец уйдет по полдня. Понял, Аслан?

— Ничего я не понял! — зло крикнул в ответ Маргвеладзе. — Отстаньте вы от меня! Не связывайте по рукам и ногам, не отнимайте надежды на завтрашний день. Так можно с ума сойти! Подумайте, что вы говорите! Не наживай, мол, добра — иначе угодишь в лишенцы. Да как же я буду запрягать завтра быков в арбу? Как я теперь буду пахать землю? Как сеять?.. Постой! — кинулся он к паромщику, схватился за весло, отвел паром к другому берегу и спрыгнул на землю.

— Аслан! Погоди! Что с тобой? — закричал ему вслед Тарасий.

Но Маргвеладзе, не оглянувшись, припустил так, словно за ним гнались с ружьем.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В поле убирают кукурузу. Мальчики и девочки собирают фасоль, таскают к арбам огромные белые тыквы. Старики бродят, роются в холмиках кукурузных початков, отбирая на семена самые лучшие, с белыми крупными, как зубы молодых лошадей, зернами.

Дофина помогает тетке.

— Все молочные початки — мне, хорошо? — просит она старуху и то и дело пробует зерна ногтями.

Тетка сердится:

— Все расковыряла, егоза! Не видишь, что ли, — зерна твердые как камень!

…Ах, был бы жив отец Дофины! Тогда и они сняли бы хороший урожай и в долгие зимние вечера варили бы тыкву!

— Дофина! Эй, Дофина!

С проселка в поле свернул всадник, остановился неподалеку.

— Барнаба тебя зовет, очнись! — и тетка запустила в девочку початком.

Дофина вскочила.

— Где твоя мать?

— На нашем поле, дядя Барнаба.

— Початки собрали?

— Собрали. Меки срезает стебли.

Барнаба с утра объезжал арендованные поля. Он побаивался, как бы такие нуждающиеся издольщики, как Марта, до дележа урожая не укрыли бы где-нибудь в траве охапку кукурузы. Поле Марты Гордадзе тут же — через дорогу. Но Барнаба спешился и пошел туда не напрямик, а по излучинам реки, чтобы появиться перед работником неожиданно. Такую привычку Барнаба приобрел еще в детстве. Когда ему было двенадцать лет, отец научил его приглядывать за работниками.

— Ну-ка сбегай, посмотри, что они там делают! — говорил, выставляя мальчика за калитку.

Маленький Барнаба изобретал десятки уловок, чтобы лучше выполнить отцовское поручение. Он подкрадывался к работникам тихо и осторожно, и от ползанья по земле колени и локти у него вечно были в грязи. Стоило работнику остановиться, выпрямиться, чтобы стереть пот, — обрадованный Барнаба уже мчался домой сказать об этом отцу. Ябедником он был отчаянным, самозабвенным — соседи не зря называли его змеенышем. Барнаба очень скоро наловчился подглядывать и привык к доносам. Он уже обходился без поучений отца. Как хорошо натасканная собака, он ходил на охоту для собственного удовольствия. Мальчику нравилось, что одно его появление наводит страх на взрослых, сильных людей.

Прошли годы. Все унесло время — молодость, здоровье, силу… А эту привычку Барнаба сохранил до седых волос. И сейчас, обходя свои поля, он, как в далеком детстве, подбирается к работникам потихоньку и, увидев, что кто-нибудь из них отдыхает, опершись на мотыгу, ехидно хихикает:

— Лучше б уж ты в тень прилег. Как бы не обожгло тебе солнышком прыщавую рожу. — И вдруг повышает голос: — Небось когда жрешь, то не отдыхаешь, скотина! В еде двух сванов одолеешь, а в поле выйдешь — боишься лишний раз нагнуться?

Меки оказался хорошим работником. Барнаба издали оценил взглядом его работу и остался доволен. Но еще никогда ни один батрак не слышал его похвалы.

«Похвалишь — разленится, побранишь — лучше работать будет, так уж заведено», — размышлял Барнаба, привязывая лошадь к кустам.

— Эй, малый! Ты что — спятил? Полстебля оставляешь! Не бойся, не бойся, нагнись пониже и режь под самый корень! — сказал он усталому, мокрому от пота Меки.