Избранное - [35]

«Надо все-таки попробовать. Он верховодить любит!»

— Вчера волостной комитет выдвинул тебя в руководители вашей части села, — сказал Тарасий, догнав Маргвеладзе. — Посмотрим, сколько арб ты сумеешь завтра вывести на работу. Что-то ваша Гранатовая роща упрямится… Но мы на тебя крепко рассчитываем.

— На меня?

Маргвеладзе широко раскрыл глаза — этого он никак не ожидал.

Тарасий хлопнул его по плечу:

— Думаешь, не справишься? Не бойся — справишься!

— Да нет, что тут особенного…

Аслан взглянул на него исподлобья, потом пробормотал торопливо: «Посмотрим, посмотрим…» — и пустился догонять своих.

Тарасий улыбнулся: для начала было достаточно и того, что у Аслана не повернулся язык отказаться.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Проснувшись, Барнаба отворил окно и поглядел на небо. Над Катисцверой кудрявились розовые облака, обещавшие солнечную погоду. Это огорчило Барнабу. Он быстро оделся и ушел со двора. На площади теснилось множество арб — можно было подумать, что все Земоцихе собралось ехать на храмовый праздник. «Плакали мои двести рубликов!» — горестно вздохнул Барнаба.

Аслан Маргвеладзе (его-то какая муха укусила!) носился как угорелый между арбами, торопил соседей, был вроде как за начальника. Из одного двора он вынес лопату и заступ, из другого выкатил тачку, в третьем помог запрячь в арбу быков. Всем помогал и каждому указывал, что делать. Потом Аслан куда-то внезапно исчез и через несколько минут появился снова, неся в руках развевающееся исполкомовское знамя. На переднюю арбу посадили лучших певцов — и весь обоз стал спускаться под гору, к реке.

«Пропали, пропали мои двести рубликов!» — снова вздохнул Барнаба, вытащил из кармана архалука цветной шелковый платок и обвязал голову: в последнее время у него что-то часто стала болеть голова.

Арбы не могли вброд переправиться через реку и столпились у перевоза. В ожидании парома Аслан Маргвеладзе и Бачуа Вардосанидзе присели на бережку, продолжая начатый по дороге разговор.

— Все это хорошо, но почему вы не лишили права голоса Додо Микеладзе? — спросил Аслан, играя своим кинжалом. То вытянет наполовину клинок из ножен, то загонит его обратно и при этом так внимательно разглядывает серебряные, с чернью ножны, как будто видит их первый раз.

— А почему мы должны были лишить его права голоса?

— Как почему? Бывший князь, пьяница, бездельник! Мало тебе?

— Ну и что из того, что бывший князь, пьяница и бездельник?

— Что из того? — передразнил Аслан. — А то, что нужно разбираться в людях! Исключили же вы из списка избирателей Барнабу Саганелидзе! А Микеладзе чем лучше? Уж его-то надо было совсем выселить!..

— У Микеладзе, кроме княжеской фамилии и потертой черкески, ничего за душой нет, он против Советской власти не идет и ничем нам не вредит. А Барнаба — мироед, грабит все село. Для нас один Барнаба опаснее десятка пустоголовых бывших князьков.

— Поэтому и надо лишить его голоса, раз у него ничего нет за душой! — воскликнул Маргвеладзе. — Микеладзе не любит трудиться — вот что главное! Кто ненавидит труд — тот и есть мой враг! А Барнаба — такой же крестьянин, как и мы… все, что он имеет, нажито трудом. Чего вы от него хотите? Он — вроде меня: каждый день чуть свет уже бежит в поле. А Микеладзе даже садовой мотыги никогда в руках не держал. Убивать людей — большой грех, но, честно говоря, если б на то пошло, я снял бы этого бездельника пулей хоть с самой вершины Катисцверы!

— И мы не любим Микеладзе. Но, скажи, пожалуйста: кому и что сделал он дурного? Правда, иной раз напьется и устроит драку возле духана. Только и всего.

— Интересно у тебя выходит, Бачуа! У честного труженика отнимаете все права, а бывшим князьям — почет и уважение? Нечего сказать — хорошие вы заводите порядки! — рассердившись, Аслан поднялся и отошел.

— Барнаба не труженик, а пиявка, высасывающая кровь из народа! — крикнул ему вдогонку Бачуа.

Маргвеладзе обернулся. В его умных глазах была тоска.

— Бачуа, Бачуа! Ты еще очень молод, — медленно начал он, не сразу решившись высказать свои мысли. — Ты не знаешь сердца крестьянина, сынок! Спроси-ка ты лучше меня, кто из них пиявка-князь, у которого ничего нет за душой, или Барнаба, чей дом — полная чаша. Я не враг коммунистам, но очень уж мне не по душе, что они Барнабу Саганелидзе человеком не считают. Я день и ночь тружусь. А для чего, ты знаешь? Для того, чтобы иметь дом и хозяйство, как у Барнабы! Может, и в самом деле он — плохой сосед, только я, признаться, и радуюсь и завидую, когда вижу его породистых коров или слышу, как в поле работает его косилка… Да, да — радуюсь и завидую! Не будь у меня надежды, что и я когда-нибудь, как Барнаба, зарою под большим орехом сорокаведерные винные кувшины, жизнь моя не имела бы для меня никакой цены! А вы… — Аслан перевел дух и продолжал уже доверчивей: — Сегодня вы лишили прав Барнабу Саганелидзе — значит, завтра доберетесь и до меня! Вы мне все дороги закрываете, не даете мне богатеть!

— Чужим трудом богатеть? — вставил Бачуа.

Маргвеладзе нетерпеливо замотал седой головой, голос его зазвучал сердито:

— Я уже и не знаю, что делать завтра! Покойный мой отец десять раз на дню говорил мне: «Помни, сынок: всякий раз, как входишь к себе во двор — принеси с собой хоть прутик». Вот и я собираю всю жизнь эти прутики, чтобы сплести из них хорошую, крепкую ограду для своего двора.