Избранное - [21]

Дахундара бережно прислонил ведро к могильной плите и выплыл на поляну.

— Гляди. Я буду, значит, вроде девушки, этак ты быстрей поймешь, как надо сопровождать девушку в танце. Драхти-тарам! Дрихти-тарам! Драхти-тарам!.. О боже! Да ты как медведь! Все ноги мне отдавил! Ты что — танцуешь или мяч гоняешь? Легко надо идти, легко, порхать, а не утаптывать землю!

Как-то мимо кладбища поздно вечером проходил Барнаба Саганелидзе. Услышав барабанный грохот ведра и выкрики, он подошел к ограде, присмотрелся. «Ах, богохульники проклятые! До того нализались, что танцы на кладбище устроили, чтоб им пусто было!» Эй, Даху! — сердито позвал он могильщика.

Дахундара, бросив ведро, подскочил к ограде:

— Слушаю, батоно.

Нашел место, где выпивать, богохульник!

— Да я ж ни в одном глазу! Как стеклышко…

— Так с какой же радости вы тут устроили этот ведьмин шабаш?

— Честно сказать, за живых людей нас никто и не считает — так вот среди покойничков иногда и повеселишься.

Многое, очень многое повидали земоцихские лунные ночи с тех пор, как поселился в этих местах первый земледелец. Только Дахундариного ведра да Мекиного танца им не хватало. Но теперь и это довелось им увидеть.

Дело подвигалось. Непутевый могильщик никак не ожидал, что этот угрюмый застенчивый увалень Меки так быстро научится танцевать…

Вспомнил Дахундара те веселые светлые лунные ночи — и догадался: не тайны рождения миров и не происхождение человека интересовали сейчас его молодого друга, а любовь. Простая земная любовь. Он раза два кашлянул, не торопясь разлегся на тахте, заложил руки за голову.

— Когда меня взяли в солдаты, — медленно начал он, пытаясь с ходу придумать историю позаковыристей, — я, значит…

Меки уже знал: раз Дахундара начинает вспоминать свои солдатские похождения, то жди от него самого бессовестного вранья. В таких случаях он обычно говорил могильщику: «Кончай сказку, друг!» Но сейчас Меки не проронил ни слова. Правда или выдумка — для него было безразлично, лишь бы Дахундара говорил о любви.

— Ну так вот, когда я ушел в солдаты, — продолжал Дахундара, — в деревне у меня оставалась девушка. И я, понимаешь, сразу потерял сон. Улягусь вечером в казарме, посплю полчасика и посыпаюсь. И все прислушиваюсь. Кажется мне, что вот-вот откроется дверь и впорхнет моя зазнобушка… Ущипну себя за руку — больно. Значит, не сплю. А шаги ее все-таки слышу так ясно, что не нахожу себе места… Совсем покой потерял. Бывает с тобою так? Если бывает, значит, действительно любишь…

Негромкие доверительные слова Дахундары настроили Меки на мечтательный лад, и он стыдливо признался приятелю:

— Шагов по ночам не слышу. Но стоит мне увидеть Талико — тогда хоть запрягай меня в ярмо — буду работать, как вол. — Он трогательно улыбнулся какой-то своей мысли, но вдруг, нахмурившись, спросил: — А это обязательно — просыпаться по ночам?

— У меня, брат, бессонница была от сильной любви. А это никуда не годится, плохо — такая любовь скоро остывает, — успокоил его Дахундара.

С той ночи Дахундара дал полную отставку Чарльзу Дарвину, не философствовал больше по поводу происхождения человека и тайн материи — он начал посвящать своего друга во все тонкости амурного искусства, обучать нелегкой науке любви. Меки ожил, теперь все чаще и чаще появлялась на его лице еще не очень смелая, мечтательная улыбка. Он перестал обращать внимание на насмешки. Было время, когда один вид волосатого кулачища Эремо приводил его в трепет. Теперь и побои ему были нипочем. Он относился к ним как к неизбежной неприятности, которую — хочешь не хочешь — а надо перетерпеть. Он больше никогда не плакал и перестал ходить по селу с хмурым видом, которым прежде хоть иногда выражал свой глухой протест против несправедливости и жестокого обращения.

«Я люблю Талико — это самое главное. А там я уж все выдержу. Все остальное — пустяки», — говорил себе Меки, как будто эта любовь вознаграждала его за все страдания.

— Подумай о будущем, парень! — рассердился однажды Дахундара, не одобрявший его увлечения. — Или ты хочешь до самой смерти служить у чужих людей? Пошевелись, погляди вокруг! Не замочив ног, брода не перейдешь. Что ты заладил — Талико да Талико! Ну, любишь ее, ладно, слыхали, ну и что из этого?

— Я… женюсь на ней! — еле выдавил из себя Меки и отвел глаза, избегая взгляда Дахундары.

Тут уж Дахундара не пожалел своего друга и расхохотался во всю глотку.

— На ком ты женишься? На ком? — покатывался со смеху могильщик. — Да за тебя не то что Талико — сопливую девчонку Агаты не отдадут! На что ты рассчитываешь, на кого надеешься? Ни кола ни двора у тебя нет, нужник — и тот негде поставить. Хоть бы какой-нибудь ободранный петух пел у тебя на плетне! А ты вздумал обзавестись семьей! Забыл, что ты батрак, чужим людям в руки смотришь? Нет, брат, сначала заведи себе крышу над головой, а уж потом думай о женитьбе! Пусть ты будешь жить в бедности, пусть даже будешь иной раз мечтать о куске холодной лепешки и луковице, но когда поднимется над твоей крышей дым очага, люди увидят и скажут: «Обосновался!» Соседям ты будешь сосед, родственникам — родня, и всякий станет с тобой считаться. Вот когда ты человеком станешь! А так, брат, какой дурак примет тебя в зятья? Перед тобой все двери закрыты.