Избранное - [55]

Обширную страну Гоби нельзя понять на расстоянии, не видя ее. Перед отъездом в Монголию у меня было ясное представление о пустыне, сложившееся из чтения книг: грозная отдаленность, очертания Великой китайской стены на горизонте, кости павших быков, кумирни и мрачные идолы… Нельзя сказать, чтобы книжные описания были совсем неверны, они только оказались неполной правдой.

Когда я приехал в Гоби, меня поразил будничный, грязный вид громадной некрасивой степи.

Городской автобус быстро ехал по ухабистой колесной дороге на юго-запад. Кроме меня, в автобусе было восемь пассажиров-монголов: молодой чиновник из министерства финансов, щеголевато одетый скотовод, пригнавший в город гурты скота и с деньгами возвращавшийся в степь, два командира цириков[5], которые ездили в отпуск, и жена гобийского прокурора Санчжи с тремя детьми. Все они не раз совершали переезд через пустыню, были между собой знакомы и с любопытством следили за тем, какое впечатление производит на меня местность.

Автобус ехал через лесистые горы, потом через безлесные холмы, потом степью, потом пустынен. Мелкий камень устилал некоторые участки степи; в других местах пустынный камыш, с головой закрывавший всадника, образовывал обширные острова. Автобус обгонял стада антилоп, и чем дальше на юг, тем чаще встречались антилопы. Потом автобус свернул на караванную тропу.

Кондуктор сказал по-русски:

 — Смотри хорошо! Кончились в земле тарбаганьи норы — начинается Гоби…

Добравшись до города Дзун-хото, я упал духом. Суровая прозаичность пустыни подавила меня с первого же дня. Гобийский городок оказался скучной провинцией.

Я заболел. Резкость гобийского климата — скачки барометра и температуры, частые смерчи, духота, — все это порождало недуг, который зовется «каменной болезнью». Он проявляется в ноющей слабости, головных болях и некоторой замедленности движений.

Из окна конторы Нефтеэкспорта, в которой я работал, пустыня видна на большое расстояние. Нефтеэкспорт находится приблизительно в двух километрах от монгольского пограничного поста. У подножия холмов, на китайской стороне, поднимается дым от костров. Порывы жаркого ветра, который летит в окно, вызывают сердечное замирание. Каждая пылинка, которую приносит ветер, больно колет кожу.

Фельдшер Церендорчжи объяснял каменную болезнь не климатом, но однообразием гобийской кухни:

 — Имейте в виду, товарищ Панкратов, — эта кухня все равно что смерть для русского желудка.

По совету фельдшера, я всячески разнообразил стол, брал у цириков свежий хлеб, пил клюквенный экстракт, перестал ужинать, перед сном грыз черемшу. И к середине лета болезнь бесследно прошла.

В течение первых месяцев службы единственным моим собеседником был переводчик Дава, в высшей степени самолюбивый, упрямый и недоверчивый человек.

Он был южный монгол. Глаза и нос у него не монгольского, но скорее китайского типа: глаза с чуть, припухшими веками и небольшой тонкий нос. По фигуре — настоящий гобиец, с осанкой всадника, с длинными кривыми ногами, с головой, наклоненной вперед, и плечами несоразмерной ширины. Он носил просторный синий халат, сыромятные сапоги и шляпу с опущенными полями. На вопросы отвечал медленно и с угрюмой важностью.

Он сразу невзлюбил меня, считая все жалобы на болезнь «болтовней», что было его любимым словом.

 — Болтовня… В Гобях неприменимо… Работнику должно быть хамаугэ (безразлично), где ни жить!

Однажды мы сильно повздорили. После занятий я позвал переводчика на помощь, чтобы сговориться со степняком, продававшим молоко и творог. Дава заявил:

 — Я, по-моему, не обязан переводить частные разговоры, не служебные… Впрочем, если вы так хотите, — пожалуйста…

Я отказался от его услуг и вернулся в контору, ничего не купив.

Казалось, вот-вот вспыхнет унылая гобийская ссора, и жизнь станет невыносимой.

Впрочем, обе стороны сдерживали себя.

Скучно изо дня в день тянулись месяцы службы в отдаленном гобийском городке. В тот год японцы еще не продвинулись далее Жэхэ; пограничная монгольская провинция жила безмятежно и мирно.

Ожидание почты, слушание радио, приход пассажирских автобусов из столицы, спектакли любительской труппы губернских чиновников, разгрузка транспорта в Монценкоопе — здесь не было других развлечений. Почта в дурную погоду часто запаздывала, радио скверно работало из-за гроз, а товарный транспорт приходил не чаще двух раз в сезон, и это было событием, о котором потом долго говорили.

Иногда в городке появлялись монахи из Хара-Сумэ, небольшого буддийского монастыря в десяти километрах от Дзун-хото: коренастые, бритоголовые, в халатах со скошенным воротом и с красной перевязью через плечо; все они, на мой взгляд, были схожи между собой, как братья. Они покупали в городских лавках свечи, рис, веревки, молотки и пилы, эмалевые краски и картон — монастырь отстраивал новую кумирню близ колодца Алтан-Худук. Некоторые монахи заходили в Нефтеэкспорт за керосином и вели долгие беседы с кладовщиками.

В контору постоянно приходил старый лама с маленьким сморщенным лицом, который брал себе бензин первого сорта. Он наливал в железный кувшин три литра бензина — никогда ни меньше, ни больше, два раза в месяц. Однажды я попросил переводчика узнать, для чего монах употребляет бензин.