Избранное - [312]

Служба у Гинека была удивительная. Он приносил султанше и другим женщинам кушанья и напитки на золотых и эбеновых подносах, сидел и ждал, когда ему прикажут принести веер из павлиньих перьев, смотрел, как женщины раздеваются перед ним и входят в воду, ждал, когда они разойдутся по своим покоям, спал перед входом в гарем, сменяя в этой службе то более старых, то совсем еще юных евнухов. Многие евнухи были искусны в пении и игре на лютне — умение, которое они, видимо, переняли от христиан. Про этих юных скопцов он узнал, что их лишили мужской силы задолго до того, как они ее обрели. В играх и разговорах они вели себя как молодые женщины, и, войдя к ним, можно было подумать, что это людская, где перебраниваются и смеются толстые и крикливые служанки.

Когда жены султана рассаживались перед зарешеченными окнами, выходившими во двор, где устраивались бои с дикими зверями и турниры наподобие рыцарских, и, невидимые народу, наблюдали за происходящим, Гинек с другими скопцами стоял при вратах в Хенералифе, сам не смея выйти во двор, но преграждая путь каждому, кто пожелал бы войти в дом королевы. Как и все прочие пленники, он был узником и стражником одновременно.

Его товарищи несли свой крест с тупой покорностью тех, для кого земная жизнь потеряла смысл и единственной надеждой остается надежда на радости мира иного, Гинек же страдал безмерно. Его мучила мысль о грехе, которым он оскорбляет этих язычников, находясь, будучи мужчиной, в их неприступной женской твердыне. Его терзала уверенность, что однажды его тайна будет раскрыта и он погибнет позорной смертью. Даже меч не потребуется для его казни. Но самой большой пыткой для него было находиться среди этих женщин, не знавших стыда. Перед ним они одевались и раздевались, делали прически и наводили красоту, перед ним признавались друг другу в разных женских делах и при этом касались его, словно он был вещью, улыбались ему, как улыбаются зеркалу, лишенному чувств.

Конечно, большая часть этих женщин была уже в годах и утратила свои прелести. Их тела, заросшие жиром, были прорезаны глубокими складками. Их груди висели как зрелые плоды, а животы с трудом удерживались ослабевшими мышцами. Лица были в морщинах, а на верхней губе росли черные усы. Порой было очень грустно смотреть на их колыхающиеся бока, встречаться с их безучастным взглядом и при этом вдыхать воздух, насыщенный одуряющими запахами, от которых рождались похотливые желанья.

Но некоторые из жен султана были прекрасны. Их красота была столь велика, что одна мысль о них лишала сна. А они присутствовали во плоти, все время, и никакие завесы не скрывали их. Странно, но именно эти женщины более всего хвалили между собой Гинекову пажескую прелесть и соревновались в приветливости к этому невольному свидетелю их игр. Гинеку казалось, что иногда этими женщинами овладевает дьявольский дух злорадства и бесчувственности. На все лады одаряя его вниманием, они мучили мнимого скопца, требуя от него услуг, при которых он был будто голодный перед блюдом, до коего он не смеет дотронуться.

Самой капризной была Гафиза, одна из юных жен султана, женщина из Йемена, которую гранадскому королю подарил великий шейх Аравии. Гафиза была почти белая арапка с очаровательным лицом. Глаза ее, миндалевидные, а цветом — как вороново крыло, горели обольстительным огнем, а губы, родник наслаждений, никогда не забывали, что улыбка еще увеличивает их притягательность. Гафиза вела с Гинеком игру изощренно и всякий раз по-разному. Услуги, которых она от него требовала, были таковы, что любовник расцеловал бы за них эту женщину с радостью и благодарностью. Но Гинек, вынужденный подавлять свою мужскую силу, страдал, как дикий зверь в клетке. Гафиза играла в любовь. Ее голос менялся, когда она обращалась к Гинеку, ее рука ласкала его волосы и щеки, ее глаза целовали его и при этом мысленном поцелуе сладострастно жмурились. Эти взгляды были то мимолетные и украдкой, то долгие и испытующие. Он чувствовал их, будто каленое железо, приложенное к сердцу. Короткое, обжигающее прикосновение и потом долгая, не скончаемая мука.

Эту женщину Гинек мыл, одевал, ему велела она сопровождать ее в спальню и подавать себе пищу в постель, с ним она разговаривала, играя его светлыми волосами, как дитя, что надевает себе на пальцы золотые колечки.

Мучительница рассказывала мучимому о делах любви. О своем томлении по объятиям мулея, который неделями не вступает к ней, своей самой красивой жене, даря свои ночи другим, более старым и менее красивым женщинам. Мучительница с ликованием рассказывала ему о приходе мулея, который посетил ее прошлым вечером, и о нежностях, которыми он ее осыпал. Она нашла в Гинеке исповедника, который не хотел ее исповеди слушать, хранителя тайн, которого ее тайны приводили в отчаяние.

Она видела в нем мужчину, лишенного мужской силы, игрушку своих капризов, жертву своей природной нецеломудренности. Так кобыла в пустыне тоскует по благородном жеребце, а увидя мерина, мчится прочь с громким ржаньем.

Гинек заметил, что старшая жена мулея и некоторые из прочих жен неодобрительно относятся к Гафизиным штучкам, и догадался, когда именно об этом шел с ней разговор. Но в ту же минуту послышался ее громкий, бесстыжий смех, вызвавший бурное веселье среди прочих женщин. Оно проявилось в том, что они катались по подушкам, подбрасывая вверх свои чувяки, извиваясь в сладкой истоме.