Избранное - [261]

Пани Аленка всплеснула руками:

— Несчастный, он так меня любит!

— А вы? — вопрошал черт тоном высшего судии.

— Я вас люблю, пан Ондржей. У вас такие красивые черные глаза!

И она упала в его объятья.

Так черт сам стал развлекать пани Аленку. И любил ее так, что у нее не оставалось ни одной минуты для других. Он готов был поклясться, что с того самого мгновения, когда она бросилась в его объятья, никто, кроме него, более к ней не входил. Это продолжалось одну неделю, две, три, — четыре недели!

На исходе четвертой возвратился из дальней дороги домой пан Томаш, пропыленный, опаленный солнцем, толстый и довольный собой. Пани Алена, встретив на пороге своего мужа, бурно обрадовалась. Пан Томаш пристально уставился на нее, пытаясь угадать, что без него произошло. Пан Ондржей наблюдал за встречей, поглаживая бритый подбородок. Черт сильно отощал.

Томаш сразу же, с порога, заперся с чертом в комнате и стал допытывать, что да как.

Черт был невесел. Он достал из-за пазухи бумагу, подписанную кровью, и молвил:

— Я проиграл, пан Томаш, вы — выиграли. Добродетель вашей супруги я не уберег. В первые два месяца мне ни разу не удалось застать ее с мужчинами, которые ходили сюда днем и ночью, тогда я решил усовестить ее. После этого разговора я сам стал ее любовником, пан Томаш. Я возвращаю вам обязательство. Вы спасены. Будьте счастливы, пан Томаш. У вас прекрасная жена.

И черт исчез, не оставив после себя даже духа адского.

Медленным и тяжелым шагом направился пан Томаш в комнату жены. Она сидела на постели и плакала.

— Чего ревешь? — спросил мастер Томаш.

— Оттого, что ты так сильно меня любишь.

— Это я-то тебя люблю? Да я проклинаю тебя и проткну тебя кухонным ножом.

— Зачем же, господин мой, задумали вы грех смертельный на душу взять? Вы, который любите меня так, что душу свою дьяволу заложили?

— А чем ты отплатила за мою любовь? Грехом и распутством! Не знала ни дня, ни ночи, ни утра, ни вечера! И пока душа моя была на пути в пекло, ты тут миловалась с самим чертом! Конец тебе пришел. Молись, я убью тебя.

Пани Аленка принялась причитать и вопить на весь дом и верещала так с добрый час. Мастер Томаш устроился поудобнее и точил нож. Устав плакать, Алена подступила к мужу и вымолвила:

— Поглядите на мое белое тело! Нате вонзите в него нож! Убейте меня! Вы убьете женщину добрую и богобоязненную! Томаш, миленький мой, я ведь знала о вашем соглашении с дьяволом. Подписать такой безрассудный договор?! Если б я не согрешила, гореть бы тебе в геенне огненной. Ведь, спасая тебя, я пожертвовала собой. Томаш, мой добрый муж, я ради того и предавалась распутству с самим чертом.

И зарыдала пуще прежнего и все плакала и плакала, и по щекам ее катились слезы, крупные, словно самые дорогие индийские жемчужины.

И простил ее пан Томаш, и поверил ей, как верят женам все рогоносцы.

* * *

Пан Витек из Холтиц рассмешил всех не только сюжетом своего рассказа, но и манерой повествования. Лицом своим он владел, как самый ловкий шут, менял голос, улыбался зловещей дьявольской улыбкой, вздыхал, словно отчаявшийся ревнивец, строил глазки, как соблазнительная Аленка. Король, к сожалению, не видел этого, но и он несколько раз засмеялся.

Настала очередь пана Ешека из Яновиц, и, ничего не сказав в упрек магистру за излишнюю вольность его рассказа, он словно бы невзначай бросил, что любви не всегда сопутствует черт, ибо порой дела и весьма добродетельные и самые благородные намерения приводят в ад. И все потому, что не пристало двух молодых людей надолго оставлять вместе одних, даже если один из них почти святой, а у другой все данные для того же.

Слушая рассказ пана Витека, он вспомнил историю одной удивительной любви, которая вспыхнула здесь, в деревне Буда, во времена строительства замка Карлштейн.

— Звали ее Катержина, — заметил пан Ешек. — А его творение, вдохновленное любовью, останется жить в веках…

Более пан Ешек ничего не добавил.

Король на ложе кивнул. Он знал историю, о которой упомянул пан Ешек. И все же ему было интересно послушать, как каноник поведет рассказ.

— Слово — факультету теологии, — произнес пан Ешек. — Повествование третье, хотя, не таюсь, повсюду и всегда пальма первенства принадлежит нам. Возраст, однако, в повседневной жизни пользуется уважением. Я среди вас самый молодой и красноречием перед риторами, которые говорили до меня, блеснуть не смогу. Но послушайте.

Они наполнили бокалы, и каноник Ешек начал свой рассказ.

Перевод А. Севастьяновой.

КАТЕРЖИНА

Рассказ о том, как святой отец Здик намерен был свою ученицу Катержину сделать праведницей и какие испытания выпали на долю магистра и его ученицы.

В деревню Буду над Бероункой новым священником маленького ветхого костела святого Пальмаца прибыл магистр Здик.

Лучший студент падуанского университета, он был внебрачным сыном кого-то из Люксембургов и дочери ключника, родом из моравского замка Босковице; манеры у него были благородные, а ум глубокий.

В год своей первой мессы под трухлявым куполом деревенского храма ему не исполнилось и двадцати двух лет, хотя выглядел он старше. Высокий и худой, изможденное лицо и глубоко запавшие черные глаза, выступающие скулы, низкий лоб, густые, по-монашески подстриженные волосы, небольшой рот и волевой подбородок, наконец, слабые и тонкие руки ребенка, — своим обликом магистр Здик напоминал тех святых, которых итальянская школа изображает коленопреклоненными и в истовой молитве перед, светловолосой мадонной и которые столь же набожны, сколь и влюбчивы. Знавшим Люксембургов он напоминал лицом не императора Карла и не его отца Яна, а скорее графа, а затем императора Генриха VII, который так любил итальянскую землю, что там нашел свою смерть.