Избранное - [259]

Пан Томаш собрался поцеловать ему руку, но черт, уколов ногтем Томашев палец, подсунул ему лист бумаги и перо. Все было уже написано. Что мастер-бронник Томаш из Праги продает свою душу дьяволу за то, что дьявол в его отсутствие убережет добродетель его жены Алены. Томаш расписался.

В то же мгновение черт обернулся молодым мастером-латником, который якобы прибыл из Градца погостить у пана Томаша и в его отсутствие, чтобы дело не простаивало, заменить в мастерской. На том и порешили.

Томаш полагал, что обстряпал самое важное дело в своей жизни. Он развеселился, потирая руки и хитро подмигивая пану Ондржею. Так черт велел себя называть. Более он никаких разговоров не вел. Спрятал в карман бумагу с кровавой росписью, которая успела подсохнуть, встал, протянул для рукопожатия мастеру Томашу свою узкую и холодную руку и небрежно бросил:

— Завтра утром я приду работать.

Он взял шапку, и все окутала густая тьма, а под полом тихонько зашелестели крысы. Пан Томаш с облегчением вздохнул и твердой поступью вошел в спальню своей жены. Он прислушался к ее ровному дыханию, и безграничная нежность наполнила его душу. Он был счастлив.

На другое утро мастер Томаш представил своей жене пана Ондржея, пояснив, что тот будет замещать его в мастерской и временно поселится здесь, в доме, в нижнем чулане у входных дверей.

Пани Алена поздоровалась с молодым мастером весьма вежливо и отправилась готовить завтрак. Суп, заправленный поджаренной мукой, мастеру Томашу понравился сегодня как никогда. Потом они с паном Ондржеем съели по куску сала и выпили кувшин вина. Войдя в мастерскую, Томаш велел подмастерьям оставить работу и сделал последнее наставление: отныне все должны слушаться мастера Ондржея.

Ондржей лишь ухмылялся и делал вид, что дело его вовсе не интересует. Оба они вскоре ушли, но в мастерской молоточки застучали не сразу и не так чтоб очень уж усердно.

Еще одну ночь провел мастер Томаш возле своей жены. На третий день рано утром уехал. Пани Алена проводила мужа за порог, обняла, всплакнула и долго глядела ему вслед, пока широкий круп его коня не скрылся за поворотом к площади. Потом она вошла в дом и запела.

Пан Ондржей тем временем занялся работой, и пораженные ученики вытаращив глаза смотрели, как спорилось дело в его руках. Пластины лишь позвякивали, из-под молота огненным дождем летели искры, пан Ондржей грохал молотом, а при этом слышал, о чем болтают подмастерья; пан Ондржей, ставя заклепки, отчитывал одновременно ученика, сидящего в противоположном углу. Глаза у него были спереди и сзади, уши — повсюду, рук — не две, а все четыре; словом, не бронник, а одно загляденье.

Вдруг, не сказав ни слова, он исчез и очутился у ворот. Только что он раскланивался с соседом, а уже покрикивает во дворе на петуха, который под его взглядом нахохлился и злобно закукарекал.

В полдень он появился вдруг в доме и полюбопытствовал, не скучно ли пане Алене. Несмотря на ее нелюбезный ответ, он продолжал вести себя учтиво и мигом оказался в кухне, где голыми руками выхватил из кипящего супа кусок копченого мяса, не ошпарив рук. Пораженная кухарка на всякий случай предложила ему посыпать волдырь солью.

— Посоли-ка лучше мясо, мать, — рассмеялся пан Ондржей. — Волдырей у меня не бывает.

И, показав руку, тут же скрылся за дверью.

Старуха повела носом, нюхая воздух, будто лягавая. Она почуяла особый запах. Он шел не из горшков, не из печки, не от помоев. Покачав головой, она принялась усердно мешать заправку.

Вечером пан Ондржей встал у ворот и ждал. Ждал довольно долго, у него даже ноги затекли. Потом он взошел наверх и приблизился к покоям пани Алены. Ему показалось, будто там воркуют голуби. Он постучался. Внутри было тихо. Он затаился, выжидая. Ни звука. Приложив ухо к замочной скважине, он услышал нежное посапыванье.

«Почудилось», — решил черт, медленно спускаясь по лестнице вниз. Его одолевал сон. Но едва дошел он до чулана, как услыхал в темноте какой-то шум. Черт выскочил, но заметил лишь тень, проскользнувшую в прикрытую дверь. Над тенью в небе он увидел две маленькие шаловливые звездочки.

«Кто-то все же приходил, — подумал черт. — А черт над душой стоял! — посмеялся он. — Но пока я ничего не видел и не слышал».

Пришла вторая ночь, и все повторилось как накануне. Пану Ондржею мерещилось, будто в Аленкиной спальне кто-то был и с ней разговаривал, будто дребезжало окно и, когда он подбежал к задней калитке, кто-то вылезал из него, да еще и смеялся. Черт прыгнул в темноту и попал на ветку дерева. Она была влажная и грязная, вся в мышиных нечистотах. Забыл я сказать, что всегда, где черт, — там и летучие мыши, и с той поры, как пан Ондржей поселился в доме Томаша, эта тварь примостилась головой вниз тут, на ветвях старой липы, что росла во дворе. Там и висела днем, а ночью металась вкруг дома, точно безумная.

Ондржей разозлился и решил, что третью ночь с началом сумерек он проведет у дверей Алениной спальни. Прошел час, другой. Стояла глубокая и грустная тишина. Черт поскучал-поскучал да и заснул. Проснувшись, он взялся за дверную ручку, приоткрыл дверь и заглянул в спальню. Безмятежно светила луна на небе, и через комнату, по стене и по полу, протянулась серебряная лунная дорожка. Черт подошел к постели. Она была пуста.