Избранное - [11]

Все прилежно вслушивались в слова проповеди, но их взоры невольно притягивало безбожное изображение конского зада на своде, вид его изгонял все праведные мысли. Иные просто не смогли сдержать смешки и, когда Скультетус наконец умолк, вздохнули с облегчением.

За обедом, накрытым на тридцать персон — в том числе и для двадцати одного чешского посла, — Иржик наливал вино королеве. Молодой король в веселом застолье походил на Ясона у берегов Колхиды накануне обретения золотого руна.

К вечеру послы отправились назад в Хеб, увозя с собой revers[6], в котором Фридрих, божьей милостью избранный король чешский, торжественно клялся чтить привилегии, права и вольности, блюсти древние и достохвальные обычаи чешского королевства и подтверждал нерушимость «Грамоты величия»{20} о свободе вероисповедования, дарованной в свое время еще императором Рудольфом II.

При отъезде послов случился курьез. Некто Кунрат, писарь пана Яна Альбина Шлика, бог весть какими судьбами тоже оказавшийся уроженцем Кромержижа, драл глотку у монастырских ворот на своем ганацком говоре:

— Цельный час на конскую ж… глаза в потолок пялили! Ну, так я вам скажу, как пить дать — сидеть нам всем в этой самой ж… вместе с вашей аглицкой бабой, помяни мое слово!

Иржик подошел к нему и спросил:

— Эй, малый, ты что это тут несешь?

— Я говорю, скоро в ж… окажемся с этой аглицкой бабой!

Иржик повернулся к забору, выдернул кол и треснул им писаря по голове. Кунрат еще успел выдохнуть:

— Ах ты байстрюк, Ячменек! — и свалился без чувств.

Не оборачиваясь, Иржик пошел назад к воротам. И все расступались перед ним.

4

В тот вечер королева долго и весело смеялась, расспрашивая Иржика о происшествии у монастырских ворот при проводах послов. По ее мнению, мужчина, способный подтвердить свое слово крепкой рукой, достоин уважения. Не так давно в Гейдельберге молодые английские и шотландские лорды учинили между собой на улице побоище и у дверей веселого дома пролилось немало крови. Чтобы избавить их от домашнего ареста, королеве пришлось вступиться, хотя повод для драки был довольно неблаговидный. Зато Иржик, напротив, по заслугам наказал дерзкого писаришку. Просто удивительно, как это господин Ян Альбин Шлик терпит в своей свите паписта.

— Теперь меня уже не так страшат чешские леса, — говорила она, — ведь у меня такой храбрый паж! Кстати, Жорж, говорят, писарь, которого ты проучил, назвал тебя Ячменек. Это твое имя?

— Вовсе нет. Меня прозвали так, поскольку я родился на ячменном поле.

— Ну, об этом ты мне еще расскажешь в Праге. Скажи только, скоро ли мы доедем до моря?

— У нас нет моря, ваше величество.

— Как, неужели метр Шекспир напутал, и моря у вас нет?{21} — огорчилась леди Бесси.

— Но чайки к нам прилетают, — утешил ее Иржик, — у нас в Хропыни на пруду их тьма-тьмущая, — и покраснел, представив себе ножку леди Бесси, не уступающую своей белизной крылу чайки.

При виде его смущения королева отпустила Иржика, напомнив, что путь предстоит далекий и завтра рано вставать.

Пятьсот солдат королевского войска остались на земле Верхнего Пфальца, чтобы от границы возвратиться в Амберг. С двумя сотнями своей нидерландской гвардии, охраняющей повозки с багажом, с драбантами{22}, аркебузирами, трубачами и кирасирами, а также пятьюстами чешскими конниками, ожидавшими на чешско-пфальцской границе, процессия в тысячу двести лошадей пересекла рубежи Чешского королевства в надежном и удобном месте, где не было дремучих лесов, и никто не успел толком разобраться, когда кончился Верхний Пфальц и началась Чехия. Король Фридрих въехал в город Хеб на серой в яблоках кобыле.

Торжественной была церемония встречи в Хебском замке, главная башня которого, по утверждению старейшины общины, сложена из кусков застывшей лавы.

Королевской чете впервые по старинному обычаю преподнесли хлеб-соль.

— Земля, на которую вы въезжаете, происхождения вулканического, — говорил у ворот Хеба пан Яхим Ондржей Шлик, — и хотя огонь этот уже не виден, искры его превратились в гранатовые камни и в теплые воды подземных источников. И сердца людей горят здесь радением к истинной вере. А ныне они воспылали и любовью к вам, ваше королевское величество!

Сам пан Яхим Ондржей Шлик, несмотря на преклонные годы, был тоже полон огня и рвения. Он переводил на немецкий со своим саксонским выговором приветственные речи коншелов города Хеба, произносимые по-чешски, начало и окончание которых сопровождалось салютом из мортир и ружей.

Долиной, где петляла река Огрже, процессия в тот же вечер достигла города Фалькнова. Никаких особенных событий на ухабистых лесных дорогах, пролегавших вдоль ручьев и рек от Хеба до Фалькнова, не произошло. Дороги здесь были такие же каменистые и покрытые грязью, как и проселки Верхнего Пфальца, а стоявшие на росчистях деревни отличались той же бедностью и безлюдьем. Напуганные непривычным обилием лошадей и повозок, крестьяне попрятались по домам, и лишь чумазая детвора решалась подойти поближе, изумленно тараща голубые глазенки.

Королева любовалась высоченными елями, из которых, по словам леди Эпсли, вышли бы прекрасные мачты для новых английских фрегатов. Она радовалась виду рощ цвета охры, журчанью горных ручьев, сбегающих по скалам вниз к еще зеленеющим лугам и вливающихся в прелестную речку, струившуюся под голыми вербами. Ее взгляд привлекали золотистые дубравы и тронутые багрянцем буковые леса, низкие холмы, окутанные осенними туманами, и стада овец на крутых косогорах. Королева спросила, можно ли в этих краях охотиться на медведей, и обрадовалась, услышав утвердительный ответ.