Избранное - [72]

— Право же, это пустяк.

«Моя жизнь пустяк?» — подумал Эшти и проговорил вслух:

— Ваш поступок, сударь, был прекрасен. Это героический поступок. Акт человечности.

— Я очень рад.

— А я, право, и выразить не могу… и выразить не могу, — запинаясь, повторял Эшти и, схватив теперь обе руки молодого человека, стал бурно трясти их.

— Ради бога, — неловко бормотал тот.

— После такого случая нам следовало бы сойтись поближе. Не знаю, располагаете ли вы временем…

— Когда угодно, маэстро.

— Сегодня? Нет, не сегодня. Завтра у меня, на чашку кофе. Или позвольте, лучше вечером. Знаете что? В «Глазго» на верхней веранде. В девять вечера.

— Бесконечно польщен.

— Словом, вы будете?

— Разумеется.

— До свидания.

— До свидания.

Молодой человек поклонился. Эшти обнял его, еще мокрого, и пошел к раздевалке. По дороге он то и дело оборачивался, оглядывался на молодого человека, несколько раз помахал ему рукой.

Ровно в девять он был на верхней террасе «Глазго». Поискал своего знакомца. Пока его нигде не было видно. У столов под электрическими вентиляторами прохлаждались соломенные вдовцы, угощали женщин фруктовым шампанским.

В половине десятого Эшти забеспокоился. Эта встреча была ему душевно необходима. Он очень сожалел бы, если б им случилось разминуться и из-за недоразумения он никогда больше не увидел бы своего величайшего благодетеля. Одного за другим подзывал он официантов и каждого спрашивал, не приходил ли господин Элингер.

При этом выяснилось, что описать его он бы не мог. Помнил только голубые купальные трусы и золотой передний зуб.

Наконец у самого подъемника, там, где за декоративными растениями снуют взад-вперед официанты, он увидел человека, сидевшего к публике спиной в скромном ожидании. Эшти подошел к нему:

— Простите… господин Элингер?

— Так точно.

— О, так вы здесь? Давно?

— С половины девятого.

— Вы меня не видели?

— О, конечно, видел.

— Но почему же не подошли?

— Боялся помешать вам, учитель.

— Ну, знаете! Впрочем, мы ведь еще и не знаем друг друга! Странно, не правда ли? Друг мой, дорогой мой друг, прошу вас. Сюда, сюда. Оставьте это. Ваш стакан принесет официант.

Молодой человек был на полголовы ниже Эшти, худ и не так мускулист. Светлые с рыжинкой волосы посредине разделял пробор. На нем был белый летний костюм с поясом и шелковый галстук.

Эшти впился глазами ему в лицо. Так вот он каков. Вот так выглядит герой, истинный герой. Он рассматривал его долго, благоговейно. У Элингера крепкий лоб, явственно излучавший отчаянность, решительность. Эшти чувствовал: вокруг него жизнь, подлинная жизнь, от которой он отошел, которой пренебрег ради литературы. Ему думалось о том, как много бесценных душ живет затаенно, в безвестности, о том, что надо ему почаще бывать среди людей. Особенно завораживала Эшти простота Элингера, та великая простота, которая ему самому никогда не была доступна, ибо он, очевидно, уже и в колыбели был полон сложностей и комплексов.

— Прежде всего поедим что-нибудь, — предложил Эшти непринужденно. — Я голоден как волк. Надеюсь, вы тоже.

— Нет, я недавно полдничал.

— Жаль, — рассеянно отозвался Эшти, изучая меню. — Очень жаль. Словом, вы ужинаете. Метр, что там у вас? Судак на закуску, отлично. Зеленый горошек, тоже прекрасно. Цыпленок в сухарях, салат из огурцов. Пирожное. Клубника со взбитыми сливками. Превосходно. Пиво, потом вино. Бадачоньское. Минеральная вода. Подавайте все, — добавил он, разойдясь.

Элингер сидел напротив него, потупясь, словно проштрафился в чем-то.

Терраса на крыше, освещенная электрическими лампами, огненно взвивалась в знойное небо. Внизу, в черной африканской тьме, дышал город с его пыльными домами и мостами. Лишь полоска Дуная тускло поблескивала.

— Расстегните рубашку, — посоветовал Эшти, — эта адская жара все не спадает. Я целый день писал, раздетый. На мне только и было мое вечное перо.

Элингер молчал.

Эшти накрыл его руку своей. И тепло, заинтересованно спросил:

— А теперь расскажите что-нибудь о себе. Чем вы занимаетесь?

— Служу в частной конторе, — ответил Элингер чуть слышно.

— Где?

— «Первая венгерская нефть».

— Ну, вот видите, — отозвался Эшти, сам не зная, что хотел этим сказать. — Женаты?

— Нет.

— И я нет, — засмеялся Эшти прямо в небо, которое здесь, на этой крыше, было словно бы ближе к нему.

— Моя жизнь, — таинственно и значительно заговорил Элингер, — это истинная трагедия, сударь! — Он показал малокровную десну над золотым зубом. — Отца я потерял очень рано, мне не было еще и трех лет. Моя бедная матушка осталась вдовой, с пятью детьми, которых она содержала трудом своих рук.

«Сырой материал, — думал Эшти, — неинтересный и неосмысленный. Интересно и осмысленно только то, что имеет форму».

— Но, слава богу, — продолжал Элингер, — с тех пор мы все достигли гавани. Сестры удачно вышли замуж. У меня тоже есть какое-никакое местечко. Жаловаться мне не приходится.

Они оба ели с отменным аппетитом. Элингер изложил историю своей жизни, и больше сказать ему было нечего. Эшти время от времени старался подстегнуть замирающий разговор. Он спросил Элингера, когда и где он научился так превосходно плавать. Элингер ответил, скупо, бесстрастно. Затем погрузился в неловкое молчание.