Избранное - [73]

После клубники принесли в ведерке замороженное шампанское.

— Выпьем, — ободряюще воскликнул Эшти, — давайте выпьем! Вам сколько лет?

— Тридцать один.

— Значит, я старший. Если ты позволишь…

В конце ужина Эшти сказал торжественно:

— Я всегда — пойми, всегда, в любое время к твоим услугам. И не так, как другие, которые говорят «в любое время» лишь для проформы. А действительно всегда — сейчас, вот в эту минуту, и завтра, и через год, через двадцать лет, пока я жив. Со всеми моими потрохами. Со всею душой. Того, что ты сделал, я никогда не забуду. И вечно буду тебе благодарен.

— Ты меня смущаешь.

— Нет, нет. Не будь тебя, я вряд ли ужинал бы здесь сегодня. Словом, приходи ко мне, чем скорее, тем лучше.

Когда настало время расплатиться, Элингер взялся за кошелек.

— Только этого не хватало! — воспротивился Эшти. И еще раз настойчиво повторил: — Приходи непременно. Предварительно позвони по телефону. Запиши мой номер.

Элингер записал помер телефона Эшти. Сказал и свой номер, в «Первой венгерской нефти». Эшти записал.

«Зачем я записал его? — недоумевал Эшти, оставшись один. — Ну, неважно. Разве что опять понадобится спасатель».

Телефонный номер долго маячил у него перед глазами на письменном столе, потом запропастился куда-то. Эшти не позвонил Элингеру. Элингер не звонил тоже. Долгие месяцы не подавал никаких признаков жизни.

А между тем Эшти часто о нем думал.

Люди, которых мы долго ждем, являются по большей части тогда, когда мы бреемся, или раздражены из-за разбитой новой граммофонной пластинки, или только что выковыряли из пальца занозу и рука еще вся в крови. Мелкие обстоятельства жизни никогда не позволяют торжественно и возвышенно обставить подобные встречи.

Перед рождеством царил сильный мороз. Эшти думал о чем угодно, только не о летнем купании и о том, как он тонул. Было воскресенье, половина двенадцатого утра. Он собирался на лекцию, начинавшуюся в час дня.

Тут-то и доложили ему об Элингере.

— Как я рад, наконец-то пожаловал! — воскликнул Эшти. — Ну, что новенького, Элингер?

— Я-то ничего, — заговорил Элингер, — а вот мать больна. Тяжело больна. На прошлой неделе ее отвезли в больницу с кровоизлиянием в мозг. Я был бы тебе благодарен, если б ты мог…

— Сколько тебе нужно?

— Двести пенгё.

— Двести пенгё? — переспросил Эшти. — В доме столько сейчас не найдется. Вот тебе сто пятьдесят. Остальные пятьдесят отошлю тебе завтра на квартиру.

Недостающую сумму Эшти переслал в тот же день. Он знал: это долг чести, подлежащий неукоснительно погашению. В конце концов, Эшти получил от него жизнь в кредит, а уж столько-то процентов с тех пор набежало.

Позднее, пока мать Элингера болела, он передал своему спасителю еще двести пенгё, большими или меньшими долями, и еще триста пятьдесят, когда мать умерла, после похорон, — эти деньги он сам взял уже в долг.

С этих пор Элингер стал наведываться к нему чаще. Под тем или иным предлогом брал у него пустяковые, решительно не заслуживающие упоминания суммы. Скажем, двадцать, а то и вовсе пять пенгё.

Эшти платил, испытывая странное наслаждение. И всякий раз после этого чувствовал облегчение. Вот только присутствия Элингера не выносил — эти его малокровные десны, золотой зуб и уныло падающие фразы.

«А ведь он, — размышлял Эшти, прозревая истину, — один из величайших ослов в мире. Только такой человек был способен спасти мне жизнь. Будь он поумнее, наверняка оставил бы меня тонуть».

Однажды, вернувшись домой на рассвете, он увидел в своем кабинете Элингера.

Элингер сообщил весело:

— Представляешь, меня вышвырнули из конторы. Безо всякого предупреждения и выплаты пособия. С первого числа у меня нет и квартиры. Я и подумал: на эту ночь попрошусь к тебе, пересплю здесь. Если позволишь.

— Разумеется, — ответил Эшти и протянул ему чистую ночную сорочку. — Тут и спи на диване.

Однако утром он все же спросил:

— Ну, и что же ты собираешься делать?

— Сам не знаю. Место ведь было препоганое. Корпеть с восьми утра до восьми вечера. За паршивых сто двадцать пенгё. Собственно говоря, не было в этом никакого смысла.

— Тебе нужно приглядеть себе что-нибудь получше, — заметил Эшти.

Много дней подряд Элингер мотался по городу, потом уныло объявил, что найти работу нет никакой возможности.

— Ты не должен отчаиваться, — подбадривал его Эшти. — Пока не найдешь подходящего места, можешь жить у меня. И на карманные расходы я буду давать тебе первого числа каждого месяца.

Элингер был тихий, скромный молодой человек. Эшти брал его с собой в свой артистический кружок обедать, ужинать, иногда водил и на генеральные репетиции. Дома Элингер постоянно валялся на диване. Он казался совсем безвольным. Видимо, последние душевные силы израсходовал, спасая жизнь Эшти.

Неприятно было только одно.

А именно: когда Эшти в муках, с искаженным гримасой лицом писал, Элингер садился напротив и с любопытством смотрел на него, словно на редкого зверя в клетке.

— Элингер, — говорил Эшти, бросая перо, — я тебя очень люблю, но ради бога не смотри ты на меня. Когда ты на меня смотришь, я не могу писать. Ведь я работаю нервами. Будь добр, потрудись перейти в другую комнату.