Избранное - [164]

Объясняя, он даже захлебывался и слюнки глотал.

Меня все это немножко озадачило. Опять, очень тактично, стал я допытываться, откуда у него эта непонятная страсть? Выяснилось, что ни во флоте, ни в речной охране Берци в войну не служил, моряков у него в роду нет — ни по восходящей линии, ни по нисходящей, спортом он не занимался и на моторке в жизни не ездил. Просто загорелся вдруг этой идеей — да так, что нипочем не хочет и не может от нее отказаться.

Семейный совет, уже бесчисленное множество раз обсуждавший и отвергавший его причуду, нетерпеливо слушал мои спокойные вопросы. То и дело снова вспыхивала перепалка.

— Уперся, как осел, — восклицала тетушка Вейгль. — Нечего попусту на него и порох тратить.

— Осел ты, — вторила жена. — Слышишь? Упрямый осел.

— Дурь эта его ослиная, — кивала и теща.

А я, по мере сил стараясь отвести от Берци град оскорбительных попреков, утихомирить страсти, продолжал его хладнокровно убеждать, применяя так называемый сократовский метод рассуждения.

— Ну хорошо, Берци, ладно, — говорил я. — Предположим, ты уже купил лодку.

— Так ему и позволили, — вскинулась тетя Вейгль.

— Это только предположение, дорогая тетушка, — объяснял я. — Предположим, ты даже и деньги выплатил.

— Откуда это он выплатил? — перебила теща.

— Я и не говорю, что выплатил, — спешил я рассеять недоразумение, — предполагаю только. Так вот, предположим, хотя, понятно, не допустим, что лодку ты уже купил и долг выплатил. Что ты с ней будешь делать?

— Как что? — опустив глаза, нервно переспрашивал Берци. — Плавать.

— Ладно. Но где?

— По Дунаю, — пожимал он плечами. — Где все, там и я.

— Прекрасно. Но для чего, с какой целью? — продолжал я добиваться с молчаливого одобрения заинтересованного семейства. — Что ты, утопающих хочешь спасать или самоубийц? Или грузы перевозить и экскурсантов? Может, свой перевоз откроешь? Блестящие виды на будущее. Или в гонках собираешься участвовать, рекорды Европы ставить?

— Нет, зачем, — с чуть заметной досадливой усмешкой возразил Берци.

— Отлично. Словом, для собственного удовольствия хочешь кататься?

Берци встал и, не отвечая, смерил меня взглядом с головы до пят.

Не смутясь, я пошел дальше, стараясь ему втолковать, что это слишком дорогое увлечение: даже у миллионеров, магнатов, банкиров, которых я знаю, моторных лодок нет, и вообще вряд ли в наше время найдется, ни у нас, ни где угодно, чиновник двадцати шести лет с четырьмя детьми, имеющий моторную лодку. Берци слушал рассеянно, потом обронил свысока, с глубоким убеждением:

— А все-таки это замечательно.

— Что замечательно? — полюбопытствовал я.

— Когда своя моторка есть.

Тут гвалт достиг высшей точки. Все орали наперебой, ругая Берци на чем свет стоит. Даже неразговорчивый эрдейский беженец вышел из себя. Хватил изо всех сил кулаком по столу, вскочил и возбужденно принялся ходить взад-вперед, заложив руки на спину.

— Вот, полюбуйтесь! — рявкнул он, яростно сверкая глазами. — Что он, по-вашему, нормальный? По-моему, просто ненормальный.

Посредничество мое, таким образом, не увенчалось особым успехом. Тетушка Вейгль, приходившая к нам стирать каждый месяц, еще больше укрепила меня в этом подозрении. Берци, по ее рассказам, из кожи вон лез на службе, во всем себе отказывал — в платье, кино, развлечениях, об одной только моторке мечтал. И никто и ничто не могло выбить эту дурь у него из головы.

Год спустя получил он повышение — стал бухгалтером — и вскоре на скопленные денежки купил-таки в рассрочку на год («знакомый один хороший поручился») лодку с подвесным двухцилиндровым мотором в шесть лошадиных сил.

Берци как раз двадцать восемь стукнуло. И с того дня началось его счастье, коему подобного я не видывал. Ибо с тех пор он действительно счастлив. И лицо стало у него спокойное, более открытое и приветливое, и взгляд увереннее, даже умнее. Весь он словно светится какой-то тайной радостью.

Добился своего, невзирая ни на какие козни и препоны. Нет у него ни кола ни двора, но есть моторная лодка — превосходная лодка с двухцилиндровым мотором в шесть лошадиных сил.

Ежегодно Берци проводит свой летний отпуск на Дунае. Режет волны, соперничая с участниками регат, венские пароходы обгоняет, взлетая на пенистые гребни и выносясь вперед, — но всегда один. Боится за свою лодку, посторонних сажает неохотно, даже того хорошею знакомого — и всегда сам смазывает великолепный медный винт, сам чистит дивные лопасти.

Так вот и плавает. Как я был глуп, допытываясь, где он будет плавать! Просто плавает, и все тут. По безбрежному морю своей мечты.

Даже поздней осенью, в дождь, туман, каждую субботу и воскресенье проводит он на Дунае. А едва весна — скользит, ныряет по волнам ночью и на рассвете, до и после работы. Невзрачный, но счастливый, ужасно счастливый частный служащий в своей моторной лодке.

Детишки плачут, кашляют — он вспоминает: а у него зато моторная лодка. Виски седеют, лоб лысеет, жена дурнеет, старится, становится все бранчливей, домашние ноют, что есть нечего, мать жалуется на боль в пояснице после стирки, теща свои разноцветные бородавки ковыряет или неразговорчивый эрдейский беженец донимает его, заводя тягостные препирательства из-за денег от продажи сигарет, а он думает: «У меня моторная лодка». Пускай на него посматривают свысока, с пренебрежением, пускай, натянув налокотники, приходится корпеть на фабрике за ведомостями, пусть все и вся напоминает на каждом шагу, что ты ничтожество, социальный нуль, который не множится и не делится, только на службе и делят тебя и множат, пока не скрючишься совсем и не околеешь, — он думает, что у него же есть лодка, а у них, которые его жучат, стращают и попирают, нету. И когда зимой Дунай скует льдом в вершок толщиной и снегом засыплет на метр, когда мглой затянет и каменные быки мостов, и воду, носиться по которой такое наслаждение, он утешается мыслью, что все проходит: в марте опять ледоход; и снова всегда и везде вспоминает: «А у меня зато моторная лодка есть».