Избранное - [162]
— Прошу прощения, господин учитель, я вас совсем замучил. И все же встаньте-ка еще разок. Выпрямьтесь, пожалуйста. Вот, вот, именно так: по струнке.
Пиджачный ворот отреагировал на это указание весьма своеобразно: теперь он уже не отставал от шеи, зато молниеносным образом подскочил на затылке кверху — тоже сантиметра на три, — да так и застыл в этом положении, неколебимо, как ни пытался Вили одернуть его книзу.
— Что-нибудь не так? — поинтересовался Бошан.
— Вы и деньги уже изволили заплатить?
— Да.
— И сколько же?
— Расплатился сполна.
— Отчего так?
— Он не пожелал делать в рассрочку.
— Ума не приложу, — сказал Вили, отведя взгляд от учителя. — Прямо не знаю, что и думать. Такого сроду с ним не случалось. Костюм он обузил.
— Где?
— Да везде! — воскликнул Вили с отчаянием. — Материал, судя по всему, неплохой. — Юноша пощупал материю. — Нет, похоже, чистая шерсть. Да какая там шерсть — одна бумага. А уж приклад — подкладка, пуговицы — стыд и срам! Нет, я этого так не оставлю. Пусть шьет заново, другой костюм, уж об этом я позабочусь. В любое время, господин учитель, как только улучите свободную минутку, готов сопроводить вас. Я сумею призвать его к ответу.
Долгое время не удавалось им выбраться к портному, поскольку у Бошана были уроки и с утра, и пополудни. Но однажды вечером — перед закрытием мастерской — они направились к портному.
Вили прошел вперед, поднимаясь по лестнице старого, запущенного белварошского дома.
Он вел переговоры с каким-то полным, краснощеким господином — тихо, но взволнованно. Тот возражал, столь же тихо и взволнованно. При этом оба бросали взгляды в сторону Бошана. Учитель стоял в уголке, озирался в полном недоумении, словно попал не туда, куда нужно, подозрительно оглядывая мастерскую, которая была просторнее и светлее, хотя во многих отношениях напоминала прежнюю.
— Шрайнер, — представился краснощекий, усатый толстяк. — По-моему, тут какое-то недоразумение. Насколько мне помнится, вы, господин учитель, не заказывали у меня ни одного костюма.
— Значит, вы не здесь заказывали, господин учитель? — допытывался Вили.
— Нет.
— Ага, теперь все ясно! — воскликнул Шрайнер. — Та мастерская находится в доме номер десять, а это — двенадцать «б». Вы попали к Шрайберу, а я — Шрайнер. Рад познакомиться, — он еще раз протянул посетителю руку. — Многие нарывались на неприятности с этим Шрайбером. — Тут он наклонился к уху Вили: — Известный мастер… добро переводить.
Он подвел Бошана, до которого никак не доходил смысл происшедшего, ближе к лампе, чтобы получше разглядеть портновскую работу.
— Да, — подтвердил толстяк с широкой, злорадной ухмылкой. — Узнаю: это его рук дело.
Подмастерья, оторвавшись от работы, вскинули взлохмаченные головы. Иглы замерли у них в руках. Стук швейной машинки оборвался. Все ухмылялись. Один из подмастерьев, не в силах совладать с охватившим его весельем, держась за живот, неровной походкой удалился из мастерской.
— Небольшая ошибочка, — чуть посерьезнев, утешил Бошана Шрайнер. — С кем не случается.
— Неужели нельзя ничего поправить? — поинтересовался Вили, впрочем, безо всякой надежды.
— Поправить — этакую работу? — расхохотался Шрайнер и принялся дергать пиджак вниз-вверх, будто палач повешенного. — Тут уж, прошу прощения, ничего не поправишь. Советую вам, господин учитель, донашивать его дома, а мы вам справим новый, отличный костюм на осень. Позвольте снять мерку?
— Нет, — покачал головой Бошан.
— Как вам будет угодно. Всегда к вашим услугам, — он протянул учителю рекламную карточку фирмы, отпечатанную типографским способом. — Ваш покорный слуга, в любой момент благоволите обратиться. За качество фирма ручается. 126, второй этаж, Шрайнер, но не Шрайбер, — кричал он вслед посетителям, когда те шли уже по галерее. — Не путать со Шрайбером!
Бошан отправился поужинать в скромный ресторанчик. Сел, не дав себе труда вздернуть штанины. Заказал дежурное блюдо и стакан красного вина.
Лишь теперь он почувствовал, до какой степени пиджак жмет под мышками — нож не врезается с такою силой. В зеркале напротив он увидел себя и отвернулся.
Медленно потягивал он красное вино. После ужина закурил сигару. Пепел сыпался ему на жилет, но Бошан не стряхивал его.
Он сидел недвижный, опустошенный, уставясь в пространство прямо перед собой, как это свойственно очень старым людям.
1930
Перевод Т. Воронкиной.
МОТОРНАЯ ЛОДКА
Нет людей счастливых вполне. Нет и быть не может.
И все-таки, оказывается, бывают. Я сам, например, знаю одного — правда, лишь одного, который вполне счастлив. Счастливей его, наверное, на свете нет.
Это Берци. Вейгль Берци.
Берци — единственный сын нашей прачки.
Вырос он, можно сказать, у меня на глазах. Еще таким вот малышом торчит, бывало, у нас вечерами, пока мать стирает. Бледненький, невзрачный мальчуган — и молчун. Молчит, будто тайну какую знает и не выдаст ни за что.
Учился он очень средне — еле-еле из класса в класс переползал. Только добрался до восьмого класса гимназии — забрили молодца и на фронт.
На войне его не ранило, в плен он не попал, ровно ничем не отличился — вернулся домой, как был, в первый же день демобилизации.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.