Избранное - [100]

Она надела пальто демисезон и шляпу.

Стоял теплый мартовский день. Ей хотелось окунуться в здоровую, ароматную жизнь, синее воздушное море. Сбежав с лестницы, она вышла на улицу. Волосы ее растрепал шаловливый ветерок. Счастливый взгляд мечтательно устремился на мягко очерченный небосвод, который кроткими голубыми глазами смотрел на нее. В запекшийся рот целовало солнце. Здесь было лучше, чем дома.

Она возвратилась в девять вечера. Житваи уже сидел за столом, поджидая ее. Они молча поужинали.

— Что с тобой? — спросил муж.

— Ничего, — ответила жена.

Но в душе она чувствовала какую-то щемящую боль.

«Они дороже ему, чем я», — подумала она.

Молодая женщина ревновала мужа к больным. Эту ревность не задушила даже злорадная мысль, что она проникла все же в таинственную комнату. На другой день после полудня, когда начал трещать звонок и Житваи, наморщив лоб, скрылся в приемной, у жены его разболелась голова; ей захотелось встать на пороге и, раскинув руки, отразить атаку больных, которые все шли и шли, осаждали квартиру. Ей казалось, это люди иной породы. Безобразные и требовательные. Требовательные и нетерпеливые. Чуждый мир, который она не понимала и поэтому ненавидела.

Как-то вечером она сидела рядом с мужем.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Отведи меня туда.

Ей хотелось вести борьбу в открытую. Хотелось знать, почему ей не позволено переступать порог таинственной комнаты, но Житваи молчал. Потом стал прохаживаться из угла в угол.

— Ты такая счастливая. Ведь ты никогда не болела, — сказал он только.

Так прошли весна и лето. Осенью их пригласили на праздник по случаю сбора винограда. Молодая женщина танцевала на открытом воздухе, вспотела и сильно простудилась.

Сначала болезнь казалась несерьезной. Но жар все не спадал. Миловидное ее личико было измучено, горело, она металась в белых подушках. Муж безмолвно сидел у изголовья. Сначала днем. А потом и ночью. Он отворил двери всех комнат, приемной тоже, вся квартира превратилась в лазарет. Доктор перестал принимать больных.

— Почему молчит звонок? — спросила больная как-то днем, сев в постели и напряженно прислушиваясь. — Почему ты не идешь к ним?

— К кому?

— К ним… — сказала она и слабо улыбнулась.

Через месяц ей разрешили вставать. Она исхудала и побледнела. Поглядев в зеркало, она с трудом узнала себя. Перед ней была совсем другая женщина.

— Никогда не была я такой красивой, — прошептала она.

Потом подумала о своем муже, сильном и таком работящем, и сказала:

— Никогда он не был таким красивым.

Однажды вечером она сидела за столом и с кроткой улыбкой, свойственной выздоравливающим, ела бисквит, макая его в коньяк.

Житваи улыбаясь вошел в комнату и обнял жену.

— Тебя ждет награда. Теперь ты можешь вместе со мною входить в приемную.

Он взял ее за руку и повел.

Она не узнала чужую, холодную, неуютную комнату. Все в ней сверкало в каком-то волшебном свете. Молодая женщина чувствовала себя там в большей безопасности, чем где бы то ни было; жизнь казалась ей прекрасной. Она была счастлива и радовалась, словно вернулась наконец домой из долгого путешествия. На всем вокруг лежал отблеск человеколюбия. Смеясь, прохаживалась она по обители чистоты, покоя, благодати; ей хотелось петь какую-то неземную, неведомую песню, которая раскроет все тайны и свяжет ее с мужем и всеми хорошими людьми на свете. Со слезами в глазах положила она голову ему на плечо.

— Теперь я тебя понимаю. Но я должна была убедиться…

— В чем?

— Что ты любишь меня не меньше, чем их.

На рождество они принимали гостей. Из-за стола встали после полуночи. Захмелевшие от шампанского гости, дымя сигарами, ходили по комнатам — хозяйка с улыбкой показывала им квартиру.

— Столовая.

— А это?

— Моя комната.

— А это? — толстый советник указал на приемную.

— Это… — женщина поглядела на его румяную, пышущую здоровьем физиономию, потом на мужа и не ответила.

Но советник и другие гости непременно хотели осмотреть и приемную. Вторгнуться в это святилище, удовлетворить праздное любопытство и, расслабившись, переваривать ужин и курить сигары в обители отступивших страданий. Хозяйку передернуло. Потом она понимающе улыбнулась мужу. Словно их связывала общая тайна. Она чувствовала границу, отделяющую это святилище больных от мира здоровых; ее покоробило при мысли, что чужие люди с жестокими от избытка здоровья лицами проникнут туда и затопчут следы страждущих; молча встала она перед ними в своем белом платье и решительно преградила им путь; и в жесте ее было столько силы и вместе с тем женской слабости, а в голосе и взгляде такая непреклонность, что гости отступили; краснолицый инженер побледнел, а толстый советник протрезвел внезапно, когда она сказала:

— Сюда, господа, нельзя.

1908

Перевод Н. Подземской.

СКАЗКА О МОРЕ И БЕДНЯКЕ

1

Худая и желтая детская ручонка облокотилась на скользкий край стирального корыта. Расширенные детские глаза неотрывно смотрели на прачку, а жалостный голос тянул все одно и то же:

— Мама, я буду моряком…

Прачка, не слушая, согласно кивала: ладно, мол, будь по-твоему. Время шло, детская головка поникла, но широко раскрытые глаза блестели все лихорадочней. В сумеречной кухне-прачечной перед мальчиком вставали видения. Маленький Петерке совсем захмелел от испарений обдаваемого кипятком белья, тяжкого запаха глажки, от сонного шипения капель воды. Он лег на скамейку и чуть-чуть прикрыл глаза. Как раз в эту минуту из-за туч показалась на небе луна.