но Самсон пошевелился вдруг,
застонал.
Еще одно движенье —
поскрипел зубами, чуть дыша,
видимо, недаром при рожденье
назвали Самсоном малыша.
В лазарете чистые палаты,
слышен птичий щебет со двора,
на сиделках белые халаты,
на осмотр приходят доктора.
Их больные стонами встречают,
доктора смеются: «Ты живой…»
Подойдут к Самсону,
покачают,
каждый покачает головой.
Но проходит все на этом свете,
все проходит, задушевный мой,
и Самсон полгода в лазарете
пролежал
и выписан домой…
Вот она,
река моя родная,
величава, широка она…
Правая — гористая,
лесная —
левая на Волге сторона.
До села еще версты четыре,
где Ирина,
дом его отца…
Хорошо идти на этом мире
только до какого-то конца.
Только той знакомою дорогой,
радуясь, волнуясь и любя,
думая о той,
о босоногой,
что всего дороже для тебя.
Как обнимет,
сразу приголубит…
Что ж — ромашку по пути сорвать,
погадать,
не любит или любит,
поцелует или наплевать?
Сколько все же размышлений лишних!
Вот и дом,
и постучал Самсон
в столь знакомый
голубой наличник,
и прогнал хозяйки теплый сон.
Выглянула, ахнула —
тоскою
все лицо
и горестью горит,
замахала теплою рукою.
«Ах, скорей уйдите! — говорит. —
Ах, уйдите, — говорит от окон,
оглянулась:
в доме тишина. —
Я теперь уже не одинока,
я теперь замужняя жена».
И пропала.
Это все знакомо —
бьется сердце,
застывает кровь,
если ты потерянный у дома,
где была огромная любовь.
Много лет прошло.
Уже стареем,
смотрим прямо и по сторонам,
бороды свои большие бреем,
чтоб казаться помоложе нам.
Утро наступает золотое,
мы ему не говорим: «Уйди»,
вспоминая все пережитое,
все, что остается позади.
Я проснулся.
Дел сегодня разных
короба, пожалуй, полтора;
первое —
у нас сегодня праздник,
праздник начинается с утра.
Сердце замирающее радо,
кровью молодою зажжено —
гордость первомайского парада
чувствует заранее оно.
Как несутся танки броневые,
самолеты в небесах гудят,
и знамена, как цветы живые,
на просторе пахнут и шумят.
Гордость первомайского парада
радостной улыбкою цветет,
и кавалерийская бригада
на галопе площадью пройдет.
Поздним вечером,
совсем бессонным
(в эту ночь, конечно, не до сна),
я нежданно встретился с Самсоном.
Радость…
Удивление…
Весна…
Все такой же, молодой и плотный, —
тела человечьего стена,
в голубой, красивой форме летной,
на груди сверкают ордена.
Пели дети,
мы запели с ними
и пошли, толкаясь и шутя…
«Истребителями скоростными
управляю я теперь, дитя».
И припомнил я года глухие,
и подумал:
«Да, его не тронь —
человек,
прошедший все стихии:
воду,
землю,
воздух
и огонь…»
Пили чай, смеялись и курили,
и тепло расплескано в крови.
Обо всем в ту ночь мы говорили,
но не говорили
о любви.