Избранное. Исторические записки - [162]
Статьи постепенно прорастали в книги. Первым книжным годом стал 1907 год, когда вышли в свет две монографии Гершензона – «История молодой России» и «П.Я. Чаадаев. Жизнь и мышление»>14. Обе работы были плодом многолетних штудий, в каждой из них использовались новонайденные материалы. В каждой из книг – неожиданное открытие.
Одним из таких открытий оказалась удивительная судьба русского писателя и ученого Владимира Печерина, ставшего католическим монахом. В 1885 году, после его смерти и согласно завещанию, в Россию возвратилось несколько ящиков с книгами и рукописями B.C. Печерина. А в 1904 году это любопытное наследие обнаружил М. Гершензон, работая в библиотеке Московского университета. В письме к родным от 15 апреля 1904 года он сообщает: «Я писал вам, что нашел материалы для Печерина. Именно оказалось, что он завещал свою библиотеку здешней университетской библиотеке и что вместе с книгами была получена из ирландского монастыря, где он умер, папка с письмами»>15. На полях книг остались многочисленные пометы, и Гершензон принимается за их тщательное изучение: «И вот я просматриваю одну за другою его книги, страница за страницей, и выписываю его пометки»>16. «Пометки» складывались в дневник, потаенную летопись духа человека, сохранившего под монашеской рясой восторженные и даже бунтарские идеалы своей молодости. На основании писем Гершензону удалось атрибутировать Печерину ряд стихотворений и статей, опубликованных еще в 30-е годы. Судьба монаха ордена редемптористов, пламенного проповедника, отрекшегося от блестяще начатой карьеры, от родины, друзей и родных во имя поиска истины и веры, предстала в работах Гершензона как одна из наиболее ярких и потому показательных. Чуть позднее, в 1910 году, исследователь развернет свой рассказ о Печерине в отдельную книгу «Жизнь B.C. Печерина». Его жизнь органично вписалась в историю «молодой России», питавшейся, по мысли Гершензона, одним источником – идеями утопического социализма, романтической экзальтацией и острым чувством своего избранничества. Таков был общий психологический тип «людей сороковых годов», проявившийся в каждом из них по-своему, как индивидуальная трагедия духа.
В предисловии к «Истории молодой России» Гершензон писал о задачах своей книги: «Я хотел изобразить в ней русское умственное движение 30–40-х годов, по духу близкое одновременному движению на Западе, и имя „Молодой России“, которым я назвал эту эпоху по аналогии с „Молодой Италией“ и „Молодой Германией“, должно указывать на эту связь»>17.
Как и название, удачной оказалась композиция книги. Открывала ее недавняя (1906 года) статья о декабристе М.Ф. Орлове. Изобразить «ледоход умственной жизни» 30–40-х годов было невозможно без краткого экскурса в предшествующую эпоху. Картина перехода от александровского к николаевскому времени предстала в книге как смена двух психологических типов. Первая эпоха породила тип декабриста – «это, прежде всего, тип человека внутренне совершенно цельного, с ясным, законченным, определенным психическим складом». Такому человеку «внутри себя нечего делать», поэтому он «весь обращен наружу» – к общественности, далекой от его идеала. Эти люди закономерно, по мысли Гершензона, становились политиками. Внутренняя цельность, удивительный нравственный закал – все это продукты «господства законченных мировоззрений, когда юноше остается только усвоить готовые приемы и навыки мышления»>18.
Следующие очерки – о людях, чья молодость протекала под знаком вечных поисков идеала и гармонии. «Молодая Россия» билась над проблемой совершенной личности – то следуя опьяняющей мечте о «лучшем мире», целиком отдаваясь религиозному служению (как В. Печерин), то сгорая в своей идее-страсти и являя собой чистый образ молодого идеалиста (как Н. Станкевич).
Как видно, для уяснения типа выбирались не только и не столько звезды первой величины. На равных в книгу входили и очерки об И. Галахове и его любви к М.Л. Огарёвой, и рассказ об Огарёве-помещике, и разбор ссор и обид внутри дружеского треугольника – Герцена, Огарёва, Грановского. Это было принципиально, ведь, по мысли Гершензона, «сущность движения всегда воплощается в немногих личностях, соединяющих в себе острую предрасположенность к очередной идее времени с недюжинной силой духа. Такой человек не всегда стоит во главе движения…»>19
«Психологический тип» воплощается в наиболее выразительной форме в «срединных» людях. Поэтому, например, не Герцен, а Огарёв, не Белинский, а плеяда их спутников – «людей 40-х годов» – станут основными «героями» истории и книг Гершензона. Как писал В. Розанов, «Гершензон как-то обходит или касается лишь изредка „стремнин“ русской литературы… Его любимое место – тени, тенистые аллеи русской литературы»>20.
Одной из таких «тенистых аллей», заново открытых для русской культуры, были личность и философия Чаадаева. Итогом разысканий и раздумий стала монография «П.Я. Чаадаев. Жизнь и мышление», создавшая базу для дальнейшего изучения наследия русского мыслителя. По сути, Гершензон впервые реконструировал философию Чаадаева по дошедшим фрагментам его работ, и замечательная научная интуиция позволила ему предугадать открытие новых «Философических писем». Он снял с личности Чаадаева утвердившийся ореол «революционности» и предложил взамен динамичную картину развития его мысли. Вместо «либеральной иконы» под пером Гершензона прорисовывался облик живой личности.
