Избранное. Исторические записки - [161]

90-е годы для Гершензона – время самоопределения. Поначалу он осознает себя историком-классиком, он учится писать «характеристики» древних мыслителей, пытаясь в жизнеописаниях передать характер эпохи. Интерес к личностям, «творящим историю», возник под сильным влиянием книги, сыгравшей в судьбе Гершензона немалую роль. В письме к брату от 28 февраля 1892 года есть такие исповедальные строки: «Я думаю, что единственная необходимая строка во главе моего письма была бы та, которая заключала бы в себе название книги, которую я отодвинул от себя для того, чтобы писать письмо. В таком случае вместо слов: „Москва. 28 февр. 1892. Пятница. 9 часов вечера“ – я должен написать: „Карлейль. Герои“… В особенности же я должен это сделать сегодня, когда пишу под впечатлением лучшей книги, которая мне была нужна теперь и которая будет моим Евангелием, моей доброй вестью. Каждая книга на каждого из нас влияет тем сильнее, чем больше опорных точек она находит в запасе наших собственных мыслей»⁷. В книге английского историка и философа Т. Карлейля «Герои, почитание героев и героическое в истории» молодого Гершензона поразило учение о личности. Среди его «героев», «руководителей человечества», оказались пророки и священники, поэты, литераторы (Магомет, Шекспир, Данте, Руссо, Джонсон, Нокс, Бёрнс), то есть прежде всего «герои духа». Судьбы истории, таким образом, ставились в зависимость от Слова. Литература «правила» государствами и народами в романтической историософии Карлейля. Для русского читателя первенствующая роль духа, религии и поэзии была особенно привлекательна. История, понятая как история духовных биографий отдельных личностей, приобретала для Гершензона особый смысл. Теперь нужно было отыскать своих «героев».

Постепенно древняя и новая зарубежная истории отступают на второй план, а на первый, оттесняя все остальное, выходят отечественные мученики идеи – прорисовывается русская тема. Надо сказать, она возникла не без внешнего толчка. В 1894 году, принимая участие в «Комиссии по организации домашнего чтения», Гершензон познакомился с ее основательницей – Е.Н. Орловой, внучкой политического мыслителя, декабриста М.Ф. Орлова. Дружба с ней окажется очень важной для ученого и продлится всю жизнь. Через посредничество Е.Н. Орловой Гершензон получит возможность ознакомиться со многими архивами – фундаментом его будущих книг.

В феврале 1900 года произойдет еще одна важная встреча – с Н.А. Огарёвой-Тучковой, дочерью декабриста А.А. Тучкова, второй женой Н.П. Огарёва и гражданской женой А.И. Герцена. Описывая поездку в Саранск и Акшено – имение Тучковой, – Гершензон не может удержаться от восторга: «Увожу несколько сот писем 40-х и 50-х годов – одного Огарёва фунта два, затем Грановского, Герцена, Некрасова, Кавелина, Чаадаева, Варнгагена фон Энзе и пр. – все из Акшена, где провел двое суток, разбирая тысячи писем»⁸.

Одна за другой появляются с 1900 года работы Гершензона, основанные на полученных материалах: это статьи «А.А. Тучков и его дневник 1818 года», «Из переписки Чаадаева 1845 г.», «Русские писатели в их переписке. Герцен и Огарёв» и другие.

Гершензон ясно осознавал необходимость выделения той области культуры, которую он изучал, в особый предмет. История литературы, по его мнению, взяла на себя слишком много функций, в результате чего произошло «позитивистское» смешение истории общественной, духовной жизни и собственно литературы. Позднее он разовьет свою концепцию в послесловии к переводу книги Г. Лансона «Метод в истории литературы» (1911). Там он будет говорить о необходимости разделить историю литературы (эволюцию литературных форм) и историю духовной жизни (умонастроения эпохи). А в предисловии к первой своей монографии – «История молодой России» (1908) Гершензон провозгласил: «Едва ли найдется еще другой род литературы, который стоял бы у нас на таком низком уровне, как история духовной жизни нашего общества… Все свалено в кучу: поэзия и политика, творческие умы и масса, мысль и чувство, дело и слово…»⁹

Это происходит, по Гершензону, потому, что историки изучали общество как некую абстракцию, тогда как «общество не ищет, не мыслит, не страдает, страдают и мыслят только отдельные люди»¹⁰. Личность, индивидуальность в их отдельно взятых духовных устремлениях – вот что лежит в основе философии истории Гершензона, испытавшей очевидное влияние Толстого. Толстовское понимание истории отозвалось в стремлении Гершензона показать развитие общества, «где каждый силился решить только свою личную жизненную задачу… и где, тем не менее, все таинственно влеклись по одному направлению, к одной далекой цели»¹¹.

Близким Толстому оказался и этический оттенок исторических очерков. Интимная жизнь личности, перипетии ее умственной и нравственной жизни были ценны не только сами по себе – необходимо было «заразить», как писал Гершензон, современного юношу «моральным пафосом этих личных исканий»¹².

Толстой был очень значимой для Гершензона фигурой. Можно сказать, что становление философского миросозерцания Гершензона протекало на фоне острейшего интереса к философии и самой личности Толстого. Молодой человек, студент, Гершензон с увлечением, но и с некоторой долей критицизма читает новые произведения Толстого (в частности, «Воскресение») и отказывается видеть в них литературу – это слишком «голая» жизнь. Он с 1894 года знаком с семейством Гольденвейзеров. От А.Б. Гольденвейзера, постоянного участника музыкальных вечеров в Хамовниках, Гершензон узнает о событиях в доме Толстого. В «Письмах к брату», этом своеобразном дневнике, Гершензон фиксирует не только то, что тревожит всех – отлучение Толстого от церкви, но и свои мимолетные встречи с ним, вроде неожиданной встречи на Волхонке… Дача Гольденвейзеров расположена вблизи Ясной Поляны, и Гершензон уже лично знакомится с Толстым, запросто беседует с Софьей Андреевной. А 3 ноября 1910 года – в дни трагического ухода писателя – Гершензон пишет брату: «Все эти дни не знаю, как вы, а я ни на минуту не забываю Толстого. Даже не в его поступке дело, а точно родной, старый человек брошен куда-то в пространство без приюта…»