Избранное - [17]

Коли я була маленька,

Колихала мене ненька.

И я опять был маленьким мальчиком, совсем, совсем маленьким, как четыре-пять лет тому назад, когда няня Маруся каждый вечер убаюкивала меня этой песней. Большую часть дороги я спал, положив голову на колени Маруси.

В семь часов вечера мы прибыли в Сойву, куда я приехал на два месяца, но где провел два года в доме дяди Филиппа и тети Эльзы.

Сойва

Хотя в дороге я спал, все же в Сойву приехал усталый. Тетя Эльза тотчас же постелила мне на широком кожаном диване в рабочем кабинете дяди Филиппа. На серой стене над диваном висели в черных рамках два гравированных на меди портрета. Пока я раздевался, дядя Филипп объяснил мне, что на одной из гравюр изображен голландский философ Спиноза, а на другой — немецкий поэт еврей Генрих Гейне. Во сне я ясно видел, как Спиноза в блестящем бальном зале целовал руки белокурой барышне Вильме Банфи, удивительно похожей на тетю Эльзу.

Утром в шесть часов тетя Эльза заставила меня встать, съесть огромный кусок хлеба с маслом и выпить два стакана сырого молока. Молоко было парное. Во дворе меня уже ждали мои двоюродные братья. Карой, сын дяди Филиппа и тети Эльзы, был моих лет, а Дёрдь, сын самого старшего брата моей матери, «американского» дяди Фердинанда, был на полгода старше нас.

Сидя на пустых винных бочках около помойной ямы, мы тотчас же повздорили. Я, гордый сын города Берегсаса, с его десятью тысячами жителей, презирал деревню Сойву, в которой было всего пять тысяч человек. Это, естественно, обидело Кароя, и он охотно поддержал Дёрдя, говорившего, что Берегсас тоже не больше грязной деревни, потому что Дёрдь жил в Кашше [13], в которой насчитывалось сорок тысяч жителей. Его отец был там учителем танцев. Я же утверждал, что Берегсас самый настоящий город, и ссылался на учебник географии.

Дёрдь махнул рукой.

— Мало что написано в учебнике географии! А если в учебнике напишут о кошке, что она корова, как ты думаешь, у нее от этого сразу рога вырастут?

Тетя Эльза заметила, что мы сидим около помойной ямы, и прогнала нас на улицу.

— Ступайте в лес!

В Сойве, куда ни пойдешь, через десять минут попадешь в лес. Вся деревня, состоящая из маленьких мазанок с соломенными или деревянными крышами, окружена высокими горами. На вершинах гор лежит снег. На склонах — леса, прерывающиеся только там, где текущая между горами река Латорца устремляется вниз, на юг, в Тису, и где расположена лесопилка, две светло-красных трубы которой выше, чем покрытая жестью колокольня кальвинистской церкви.

По утрам снег — розоватый, после обеда — лиловый. Если солнце спрячется за облака, снег окрашивается в голубовато-серый цвет. Склоны гор покрыты зеленью различных оттенков. Сосны в июне — темно-зеленые, дубы — светло-зеленые, липы — желтовато-зеленые, а береза — серебристо-зеленая. Если ветер дует с севера, он приносит с собой аромат сосен. Сосновый запах южного ветра смешивается с ароматом липы и акации.

Пока мы рассуждали о том, куда идти, к нам присоединился еще один мальчик — сын няни Маруси и поповского кучера Петрушевича, Микола, который принес мне в подарок ежа.

Мой молочный брат Микола был на голову выше меня. У него были голубые глаза, светлые волосы, на лице много веснушек, мясистые губы, большие, очень белые зубы.

Было нетрудно угадать, что босой Микола в штанах из дерюги и одетый по-городскому Карой не очень ладили. Когда сын няни Маруси присоединился к нам, смуглое, как у цыгана, лицо Кароя передернулось. Микола сделал вид, будто не заметил Кароя, и, как должное, сразу же взял руководство в свои руки. Идя по ухабистым деревенским улицам, он рассказывал мне, в каком доме живут русины, в каком венгры, в каком евреи. Перечислил названия всех гор и указал, где самое глубокое место в Латорце.

— Чья это гора? — спросил я его, показывая на одну из вершин.

— Это — графская, — ответил Микола.

— А та, с двумя вершинами?

— Графская.

На какую бы гору я ни показывал, ответ был всегда один и тот же: графская. Для того чтобы услышать что-нибудь новое, я указал на трубу лесопилки.

— А завод чей?

— Графский, — прозвучал обычный ответ Миколы.

«Подожди, Микола, меня не перехитришь!» — подумал я и, указывая на жалкую хижину с соломенной крышей, спросил:

— А это чья?

— Тоже графская.

— Что ты! Этот свинушник?! — крикнул я.

— Это не свинушник, а жилой дом, — тихо ответил Микола. — В Сойве все жилые дома принадлежат графу. Собственные дома имеются только у трех попов — русинского, венгерского и еврейского, да еще у аптекаря и еврейского доктора.

— Врешь, Микола!

Микола покраснел и пожал плечами.

— Чему же вас учат в берегсасской школе, если ты даже этого не знаешь, — пришел на помощь Миколе Карой. — В Сойве все принадлежит графу. И не только в Сойве, но также и в Харшфалве, Полене и Волоце. Латорца тоже принадлежит графу. Рыбу удить или иметь лодку можно только с разрешения графа.

— В Берегсасе, — признался я, — такого богатого человека нет. Даже директор банка, Берталан Кацман, не так богат. Где живет граф? Наверное, не в таком маленьком домике.

— Какой ты дурак! Граф живет в Вене, на одной улице с королем.