Избранное: Христианская философия - [317]

Именно к положительному итогу следует отнести в области высокой культуры Франции роль двух философов: Жака Маритена (+ 1976) и Этьена Жильсона (+1979). Это очень разные ученые, несмотря на близкую схожесть их работ, как по их профессионализму и сферам влияния, так и по темпераменту и интеллектуальным позициям. Маритен предстает как философ, ревностный последователь святого Фомы Аквинского, но он не столько старается толковать его труды, сколько ищет в них источник истины, чтобы смело встречать вопросы, задаваемые современностью. Жильсон же хочет быть историком философии, и он является таковым, открывая здесь выдающееся место и для самой философии. Ведь он одарит науку чудесными монографиями о мыслителях Средневековья, Августине, Ансельме, Бернаре, Абеляре, Бонавентуре, Дунсе Скоте, Данте. С достоинством историка, не отказываясь от твердых личных убеждений, он, не впадая в эклектизм, воспринимает очень разные труды с удивительной конгениальностью.

Редкостное признание, получаемое каждой из этих монографий, и не только в среде профессионалов, помогло заполнить, как в учебных программах Парижского университета, так и в культуре вообще, своеобразный пробел, образовавшийся из-за почти поголовного незнания европейской мысли на протяжении семи веков, объединенных под безличным названием «Средневековье», — мрачной и пустой эпохи между античностью и Ренессансом. Мы не осмелились бы сказать, что эта умственная атрофия исчезла; но благодаря замечательным научным исследованиям в Америке и в Европе любой курс всеобщей истории отводит видное место этому периоду человеческой культуры. Призыв к пересмотру взгляда на Средневековье, сформулированный Жильсоном в первом издании его «Томизма» (1920) был удовлетворен не без пользы для образа мысли современных философов, нашедших более обильную, чем казалось ранее, интеллектуальную пищу в кладовой этих непознанных веков. Именно Леви-Брюль направил молодого студента для написания докторской диссертации о Декарте (1913) к их теологическим истокам. Опубликованный в то время «Схоластико-картезианский указатель» до сих пор пользуется большим спросом.

Чтение предисловий к последовательно выходящим изданиям «Томизма» (1920, 1922, 1925, 1942) очень показательно не только в смысле наращивания замечательных достижений в анализе трудов Фомы Аквинского, но и в смысле блестящего понимания Жильсоном острой проблемы зарождения философии и через теологию и в самой теологии. Ибо вместе с растущей рационализацией мысли и культуры стали более суровыми условия существования как таковой философии, проистекающей из разума. Без сомнения, уязвимым местом как мышления святого Фомы, так и собственной мысли Жильсона, зажатого между двумя задачами, было, с одной стороны, извлечь философию из чисто теологического труда, а с другой — сохранить за этой философией ее теологическое происхождение. Сомнительное сосуществование веры и разума при различии между объектами и методами одной и другого… Именно на этой стадии Жильсон вырабатывает категорию «христианской философии» после долгих ученых споров, в которые были вовлечены теологи и рационалисты. Стоит ради этого ознакомиться с «Христианством и философией» (1936), а еще лучше, с «Духом средневековой философии» (1932), наиболее удачной работой Жильсона.

Именно здесь Жильсон находит удовлетворение, делая ссылку на энциклику «Aeterni Patris» папы Льва XIII не как истово верующий католик, но через определение «христианской философии», которое служит ему заголовком, чтобы представить и достойно восхвалить деятельность разума в сообществе верующих, подвергающихся опасности прихода неразумной веры. В этом весь «томизм» Жильсона, согласно которому разум при вере является залогом здоровья ее методов. «Благодать не умаляет человеческую натуру, но доводит ее до совершенства» в деянии человека, но до этого — в жизни духа. Это — высшая аксиома, управляющая всей архитектоникой, всей духовностью Фомы Аквинского. Таким образом, Жильсон соглашается со средневековой формулой, звучащей сегодня двусмысленно, но столь уместной в имперском христианстве Льва XIII, согласно которой гуманитарные науки являются «служанками» теологии, высшей мудрости. По крайней мере, за это можно ценить и уважать «схоластику», выродившуюся теологически и философски за три-четыре века. Воздадим же должное профессору Парижского Университета и основателю Института по изучению средневековья в Торонто. Фома Аквинский был, очевидно, первым, воспользовавшимся Средневековьем с его многообразием целей и методов возрождения сознания, которое не остановилось ни на чистой эрудиции, ни на простой реставрации.

Эта принципиальная позиция проходит через все толкование святого Фомы таким образом, что с каждым новым шагом убеждаешься: философия становится более христианской только тогда, когда она делается все более философской. Вот два разительных примера, взятых среди многих других.

Без сомнения, главы, посвященные собственно теологии, вызвали наибольший интерес, и в то же время они способствовали новому прочтению текстов, часто заблокированных невнятными учеными спорами об истинном различии сущности и существования в созданных существах. Если Бог есть Бог, то