Избранное - [215]

В следующих залах музея — уход Толстого из Ясной Поляны. Мы видим фотографии сыновей Толстого, приехавших в Астапово, друга Толстого — Черткова, Софью Андреевну, дежурившую у окна домика, толпы народа, жандармов с саблями.

Неизвестная станция Астапово приковывает к себе внимание всего мира.

Как только весть о том, что граф Толстой заболел и остается в Астапове разнеслась по станции и поселку, смолкли гудки маневровых паровиков — машинисты перестали подавать их. Крестьяне подходили к домику, предлагая свои услуги, а на станционный телеграф обрушилась лавина телеграмм со всех концов России с запросами о состоянии здоровья великого писателя. И этот поток рос с каждым днем. Редакция крупной газеты «Русское слово» телеграммой предложила Озолину значительный гонорар за сообщение о том, что происходит в домике. Но Иван Иванович отверг предложение. «Лев Николаевич просил никаких сведений о нем не печатать», — ответил он. Шли сотни телеграмм со всевозможными медицинскими советами, выражением сочувствия. Так реагировали на уход и болезнь Толстого многие честные люди России.

По-своему откликнулись на это полицейские власти.

«Астапово. Ротмистру Савицкому. Телеграфируйте, кем разрешено Льву Толстому пребывание Астапове, станционном здании… не предназначенном для помещения больных…»

Запрашивает жандармский генерал-майор Львов, хотя уже по донесениям агентов знает, что Толстого приютил в своем домике Озолин.

Открытым текстом такую телеграмму дать побоялись, зашифровали. Текст любопытный. Человек, подписавший его, действовал весьма хитро. Жандармский генерал, получивший сообщение от своего агента, должен как-то реагировать. Как? Генерал отделывается формальной телеграммой. В самом деле, какое и от кого нужно иметь разрешение для того, чтобы впустить в дом больного, старого человека? Значит, запрос сделан затем, чтобы подстраховать себя. В случае чего он доложит: «Я не бездействовал, я послал запрос». Дать же прямое указание «выдворить из казенного помещения графа Толстого» Львов не решается. Возможно, что при беседе с местным губернатором, которая состоялась тотчас же после известия об уходе Толстого из Ясной Поляны, жандармский генерал не прочел на лице своего начальника выражения уверенности, и он выжидает.

Вскоре Львов тайно прибывает в Астапово, где разворачивается битва между церковно-чиновничьей и подлинной Россией. Первую представляют также тайно приехавшие в Астапово два губернатора, вице-губернатор, генерал-майор Львов, архиерей Парфений, игумен Варсонофий, жандармский унтер-офицер Филиппов со своей командой и прочие. Они добиваются, чтобы к Толстому был допущен кто-либо из священнослужителей. В противном случае они готовы применить силу.

Но для этого им нужно убрать свидетелей — железнодорожников, охраняющих покой больного, и корреспондентов, представляющих десятки газет.

Жандармы приказывают всем посторонним покинуть станцию. Но на дороге имеет власть и железнодорожное начальство. На станции распоряжается Озолин, его поддерживает приехавший в Астапово управляющий Рязано-Уральской дорогой Д. А. Матренинский. Из высших чиновников он единственный, кто ведет себя порядочно и независимо, хотя это грозит ему служебными неприятностями. Он разрешает корреспондентам находиться на станции.

Бывший жандармский полковник отец Варсонофий начинает действовать. Проникнуть в домик силой на глазах у всей прессы — это значит вызвать мировой скандал. И Петербург не дает такого приказа. Никто не хочет так войти в историю, в том числе и отец Варсонофий. Он предпринимает неудачную попытку подкупа служанки Озолиных Марты, уговаривая ее выкрасть ключ от дома. Предупрежденный кем-то Маковицкий отбирает у служанки ключи. Тогда пытаются воздействовать на жену Толстого Софью Андреевну, которая сама не допущена в домик Озолина. (Дети и друзья Толстого опасаются, что появление ее взволнует Льва Николаевича. В последнем письме к жене Толстой даже просил ее не делать попытки увидеться с ним. И об этом письме было известно детям.) Духовенство плетет сложную интригу… Им нужно, чтоб кто-либо из духовных лиц хоть бы переступил порог дома, а там можно врать, создавать легенды о раскаянии Толстого…

И никто еще не знает, что Толстой все это предвидел и задолго до своего ухода, 22 января 1909 года, записал в своем дневнике:

«Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтоб уверить людей, что я «покаялся» перед смертью. И потому заявляю, кажется повторяю, что возвратиться к церкви, причаститься перед смертью я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении — ложь…»

Помните описание последних дней старого князя Болконского в «Войне и мире»? В одну из бессонных ночей увидел себя он юным в расписном шатре князя Потемкина… Быть может, умирая в домике Озолина, Толстой видел свой «шатер»; себя, юного офицера, на знаменитом четвертом бастионе? Себя, читающего на Кавказе письмо Некрасова о своей первой повести «Детство»; наконец, счастливым женихом Сонечки Берс? И венчание, и приезд с юной женой в Ясную? Сознание своего безмятежного счастья.