Избранное - [213]

«Не послушал доброго совета — и вот…» — пронеслось в мозгу. Голова, лицо его были в крови, он был близок к потере сознания.

И вдруг сзади раздалось: «Ишь ты, ишь ты, пошла прочь…» Старый егерь, подбежав к медведице сзади, хворостинкой постегал ее по спине, и та вдруг в ужасе пустилась бежать. Тут ее и прикончили… Шкура медведицы и поныне лежит в одной из комнат яснополянского дома.

При том, что все искренне сочувствовали Толстому, у каждого невольно мысль вилась в таком русле, что вот, мол, предупреждали, не послушал… Медведь, он ведь, не разбирая, дерет. Думаю, что Толстому было неприятно это сочувствие с неизбежным «подтекстом», ибо егерь у всех на глазах советовал Толстому утоптать вокруг себя снег.

Итак, старый егерь спас жизнь великому писателю. И значит, не догадайся он подбежать с хворостинкой, дело могло кончиться трагедией и мировая литература не имела б таких шедевров, как «Смерть Ивана Ильича», «Хаджи Мурат», «Воскресение»», «Живой труп». Толстой погиб бы, не успев создать эти шедевры, или, в лучшем случае, отделался бы тяжелым увечьем. Значит, старому егерю мы обязаны тем, что… Позвольте, однако, эти рассуждения уже знакомы нам по «Войне и миру». Дело не только в догадливости егеря, но и в личном мужестве Толстого, продержавшегося в схватке с медведем с полминуты. Но это был урок не только в смысле соблюдения правил безопасности на охоте. «Как мы все близко ходим по краю пропасти, все могло кончиться в один миг», — очевидно, подумал он. И мысль эта его ужаснула. В последние десятилетия своей жизни, намечая в дневнике планы на будущее, Толстой предварял запись их буквами: «Е», «Б», «Ж» — Если Буду Жив. Потому что в жизни существует миллион случайностей, которых невозможно предусмотреть. Да вот хотя бы дуэль. С кем? С Тургеневым! Трудно себе представить, а ведь она с трудом была предотвращена. И повод какой: различные взгляды Тургенева и Толстого на воспитание молодых девиц. Тургенев, рассказывая о воспитании своей дочери, умилился, что бонна-англичанка заставляет свою воспитанницу зашивать платье беднякам. Толстой же заметил, что утонченная девица, держащая в руках зловонные лохмотья, играет в неискреннюю фальшивую игру и восхищаться англичанкой — нечего. Тургенев вспыхнул и пригрозил нанести оскорбление действием.

А ведь прав был Толстой, хотя он же и извинился, став выше предрассудков своего времени.

Он был самый земной, хороший, добрый, трудолюбивый человек, не лишенный каких-то слабостей, как все. Но, будучи величайшим художником всех времен и народов, видел в другом человеке то, чего не видел никто.

* * *

Полночь. Я стою у оврага… В этот таинственный час, размышляя у его могилы, я невольно мечтал. Мечтал о невозможном. Бог знает, что творилось в моей душе. А кругом, в реальном мире, естественно, ничего таинственного не происходило. Прах Толстого лежал в земле, в нескольких шагах. Он спал вечным сном, и на какое-то чудо надеяться было нечего. Но зато в мире творилось другое настоящее, реальное чудо. Созданные его гением образы Наташи Ростовой, князя Андрея, Пьера Безухова, капитана Тушина и сотен других героев продолжали жить, чаруя своим обаянием все новые поколения человечества, равно как продолжали жить, возбуждая гнев, бездушные чиновники, такие как Топоров, холодные сенаторы Вульфы и им подобные; и по-прежнему вызывая в нас жалость чистой своей любовью, пленял цыганку Машу добрый и безвольный Федя Протасов; бежала вслед за поездом, увозящим Нехлюдова, Катюша Маслова, проклиная бога и людей.

И сильная сторона учения русского мудреца — не его проповедь аскетизма, а песнь жизнеутверждающей любви; не христианское смирение, а призыв к добрым братским отношениям между людьми, между народами и заповедь, чтобы жили они в согласии и мире; не самобичевание, а мудрая теория нравственного самоусовершенствования; не привычное и кем-то предопределенное развитие исторических событий, а толстовское убеждение в том, что не Наполеоны и Александры, а народ — единый творец истории; страстный протест против войн, и оптимизм, и вера в человека без колдовства и потусторонних чудес; и проповедь доброты, обыкновенной человеческой доброты друг к другу — эта сильная сторона учения близка, понятна нам и помогает уверовать в окончательную победу добра над властвующими еще в мире злыми силами.

ПАССАЖИР ПОЕЗДА № 12

Платформа узловой станции. На фасаде старинного здания вокзала надпись: «Лев Толстой» — так названа станция, и городок при ней, и весь район. На той же вокзальной стене — двое часов. Одни современные, электрические, показывают наше время. Рядом другие — старинные, в желтом деревянном, резной работы футляре. С ручным заводом. Они всегда показывают 6 часов 5 минут. Их остановили навечно утром 7 ноября 1910 года, когда здесь, в бывшем Астапове, умер Лев Николаевич Толстой. С той поры уже никто не заводил их. И в зале ожидания похожие часы, и тоже остановлены — 6 часов 5 минут. Он заходил сюда, присел на скамейку… И я мысленно переношусь на 68 лет назад.

…Холодный осенний вечер 31 октября 1910 года. К платформе подходит товарно-пассажирский поезд № 12. Из вагона второго класса выскакивает господин средних лет, с бородкой. Он мечется среди небольшой группы местных жителей, пришедших встретить поезд, и спрашивает, где найти начальника станции. Ему указывают на небольшой станционный домик, огражденный желтым штакетником, совсем рядом с железнодорожными путями. Проводник вагона, откуда вышел господин, уже что-то шепнул дежурному по станции. И по перрону пронесся говор: «Едет граф Толстой».