Избранное - [78]

Мы поехали дальше. Видимо пока я делал свои покупки, шофер здорово поломал голову, потому что безо всякого труда попал в тот район, где находилась улица Настурции. Обогнув телевизионную башню, мы минуты через две остановились у дома, в котором теперь жил Аввакум.

Выло около девяти часов.

Расплачиваясь с шофером, я почувствовал, что с веранды на меня кто-то пристально смотрит. Взгляд этот сверлил меня, я чувствовал его каждой клеточкой своего существа, Я стиснул зубы, но головы не повернул.

Машина отъехала. Толкнув калитку, я вошел во двор. Меня отделяло от дома расстояние в десять шагов, которые мне следовало пройти по вымощенной каменными плитами дорожке. Не успел я сделать первый шаг, как с веранды до меня донесся голос:

— А чемодан кому оставляешь?

Ах, этот голос! Я чуть было не споткнулся. Лицо мое вспыхнуло.

— У меня не было уверенности, что застану тебя дома, поэтому я и оставил чемодан у калитки, — соврал я. Как-никак, общаясь с Аввакумом, я прошел неплохую школу, и выйти из затруднительного положения теперь для меня не составляло труда.

— Вон оно что! — с притворным удивлением сказал Аввакум. — Но раз у тебя не было уверенности, зачем же ты отпустил машину? — И он тихо засмеялся своим добрым, чуть грустным смехом.

Аввакум обнял меня, похлопал тяжелой рукой по плечу (так он делал всегда), взглянул мне в глаза и ободряюще тряхнул головой. Затем он усадил меня в массивное кожаное кресло, стоявшее у камина, и, придвинув низенькую скамеечку, сел рядом со мной. Мы обменялись несколькими банальными фразами о моей работе, о наших общих знакомых (о Балабанице он не обмолвился ни единым словом) и о погоде в наших краях. Все это заняло не больше пяти минут. Во время разговора Аввакум взглянул на меня один-единственный раз — когда я достал сигареты, — все остальное время он был занят только своей трубкой, без конца ее прочищал. Это давало мне возможность внимательнее изучить его, не рискуя посмотреть в его ужасные глаза. Я говорю «ужасные» не ради эффектного словца и не потому, что они были действительно ужасные. Напротив, глаза у него были красивые — серо-голубые, спокойные и сосредоточенные. Но для честолюбивых людей вроде меня взгляд этих глаз был просто нестерпимым: стоило Аввакуму посмотреть на человека, как тот сразу начинал чувствовать себя провинившимся школьником. Взгляд Аввакума словно бы проникал в ваш мозг и проверял вашу мысль на сверхчувствительных весах. Вот почему глаза его порой казались мне ужасными.

Его тонкое, худое лицо выглядело сегодня таким изможденным, как никогда раньше. Морщины, избороздившие щеки и лоб, стали длиннее и глубже, подбородок заострился, скулы тоже выступали резче, чем обычно. Заметно прибавилось седины, особенно на висках. Да и кадык вырисовывался рельефней. Худощавость придавала Аввакуму вид потомственного горожанина: если не глядеть на его руки, можно подумать, что ни в его жилах, ни в жилах его предков никогда не текла крестьянская кровь. Руки же его с сильно развитыми кистями, с длинными пальцами и резко проступающими сухожилиями были воплощением первобытной силы и врожденной ловкости, и мне всегда приходила в голову мысль, что, должно быть, кто-то из его предков был строителем, возводил дома и мосты и слыл таким же умельцем, какими, к примеру, были мастера Тревны или Копривштицы.

После того как мы обменялись приветствиями, Аввакум спросил, зачем мне понадобилось останавливаться в гостинице и почему я не приехал прямо к нему — ведь мне известно, что у него удобная квартира, в которой я чувствовал бы себя как дома.

— А может быть, я и приехал прямо к тебе, — многозначительно указав на свой чемодан, заметил я.

Он покачал головой и усмехнулся. В глазах его горели знакомые огоньки — он явно готовился, как всегда после долгой разлуки, к своей обычной маленькой «охоте». Это было его прихотью, своего рода упражнением, игрой в отгадывание и, видимо, доставляло ему удовольствие, потому что он делал так при каждой нашей встрече.

— Может быть, я приехал прямо к тебе, — повторил я, чтобы дать ему повод приступить к «охоте».

Огоньки погасли, и Аввакум зевнул.

— На сей раз задача предельно проста, но ты упорствуешь, и я безо всякого труда положу тебя на обе лопатки. Любезный мой Анастасий, ты остановился в гостинице «Болгария», в твоем чемоданчике лежит родопский домотканый коврик, который ты привез для меня. Я тронут до глубины души. Он напомнит мне о прежних волнующих переживаниях и обо всяких приятных вещах.

Аввакум набил трубку, поднес огонь и выпустил несколько клубочков сизого дыма. Он выглядел задумчивым.

Я по опыту знал, что это его мания, любимая игра — удивлять своих гостей «отгадыванием», что с ними приключилось, какие события произошли в их жизни. Этим он демонстрировал свою исключительную наблюдательность, и, хотя внешне его лицо казалось равнодушным, я нисколько не сомневался, что при подобных опытах он испытывал двойное удовольствие: от эффекта, производимого «открытием», и от умения вести рискованную для его честолюбия игру. Я, конечно, предполагал, что относительно гостиницы он так или иначе может догадаться, но что касается коврика, то тут он меня буквально сразил. Я окинул взглядом чемоданчик — он был плотно закрыт и никаких щелей в нем не было.