Избранное - [80]

Но мои наблюдения оказались не очень точными.

— Ты ознакомился с моей фототекой? — спросил меня Аввакум. Он поставил на стол поднос с чашечками кофе. На Аввакуме был элегантный темно-коричневый костюм.

— С какой фототекой? — спросил я, оглядываясь по сторонам.

Он положил мне на плечо руку и со снисходительно-добродушной улыбкой подвел меня к стеллажу. Рядом стоял узкий шкаф, достигавший по высоте верхнего яруса стеллажа. И шкаф и стеллажи были изготовлены из одинакового дерева и выдержаны в одном стиле. Шкаф казался как бы продолжением стеллажа.

Как-никак эту ночь я провел в дороге, и не удивительно, что некоторые мелочи ускользнули из моего поля зрения.

Аввакум стал выдвигать ящики шкафа. Одни были полны фотоснимков, другие — катушек с пленками, каждая частица этого безмолвного мира была снабжена этикеткой, номером и еще каким-то знаком, напоминающим букву греческого алфавита.

Он предложил мне назвать какую-либо букву, любую, какая придет в голову. Я назвал «ф». Вероятно, мне пришло на ум слово «фантазия», так что я выбрал эту букву не случайно.

— Отлично, — кивнул Аввакум.

Судя по всему, моим выбором он остался доволен, я бы сказал, даже очень доволен.

«На какие только фантазии не тратят время незаурядные люди! — подумал я, и в этот момент мой ничем не примечательный уравновешенный характер вызвал во мне чувство истинного умиления. — Правда, у меня тоже есть слабость — сачок для ловли бабочек, но одно дело коллекционировать бабочек и совсем другое — заниматься каким-то фототрюкачеством».

— Тут хранятся снимки лиц, чьи собственные имена начинаются с буквы «Ф». Разумеется, это люди, к которым я испытываю, так сказать, профессиональный интерес. А вот снимок бесшумного пистолета Ф-59 и черепной кости, пробитой пулей из этого пистолета. Посмотри, какая узкая и ровная пробоина. Но есть пленка с еще более любопытными вещами. Она может доставить истинное удовольствие. Минуточку!

Он начал заправлять катушку с пленкой в проектор. Я затаил дыхание. «Должно быть, я сейчас увижу, как такая же пуля поражает что-либо другое, — подумалось мне, — бедренную кость или желудок».

Я даже зубы стиснул от напряжения.

Аввакум опустил шторы, и комната погрузилась в полумрак. Затем он вынул из-под стеллажа магнитофон и принялся его налаживать.

«Чего доброго, я еще услышу хруст пробитой кости, — подумал я. — Ведь это как-никак пистолет специального назначения».

Мои уши улавливали шелест движущейся пленки, затем послышались звуки, которые, казалось, неслись из какого-то сказочного мира, залитого волшебным светом. На стене, служившей экраном, появились дикие скалы, поросшие какими-то уродливыми деревьями, мрак растворился, и я увидел таинственную горную поляну. В вихре танца, словно из небытия, появлялись на ней ведьмы и черти и среди них Ариэль и Оберон, Пук и Прекрасная фея…

А вот «Вальпургиева ночь».

Это было поистине чудесно! Такое я мог бы слушать и смотреть целую вечность. Мне вспомнилась мои студенческие годы, галерка, первые восторги и первые сомнения. Ох, эта беззаботная юность, пора, когда я мечтал исколесить весь мир вдоль и поперек… Первые русые кудри, первая улыбка, первая счастливая бессонная ночь…

Щелкнул какой-то механизм, и от видений «Вальпургиевой ночи» осталось лишь темное пятно. Оборвалась и чарующая музыка. И прозвучал холодный голос Аввакума:

— Вот тебе еще на букву «Ф». «Фауст». Балетный дивертисмент. — Он раздвинул шторы, и комнату снова залил мутный свет дождливого дня. — Сейчас я покажу тебе Прекрасную фею. Вот, смотри. — И он протянул мне продолговатый снимок. — Это уже на букву М: Мария Максимова. Тебе знакомо это имя?

Мне пришлось самому себе признаться, что я впервые слышу это имя. В наших краях обо всем не узнаешь — радио у меня не было, а без него трудно следить за новостями с культурного фронта. Но что касается этой звезды столичного балета, то я, разумеется, не стал особенно упрекать себя в невежестве и промолчал.

Однако, увидев фотографию, я не мог скрыть свое восхищение.

— Вот это красавица! — вырвалось у меня.

В облике «феи» было что-то неземное, особенно глаза; поразительные глаза, они смотрели совершенно беззастенчиво, тая, несмотря на молодость их обладательницы, опыт уже зрелой женщины.

— Нравится? — снисходительно усмехнулся Аввакум, ставя снимок на место.

Я уже овладел собой и, сунув руки в карманы, пожал плечами:

— У нее очень красивое лицо.

Больше к этой красавице мы не возвращались.

Аввакум повел меня в музей, где он по-прежнему работал реставратором. Сквозь сводчатое окно в его мастерскую струился холодный печальный свет. Еще ни разу мне не приходилось видеть у него столько всяких черепков: растрескавшиеся амфоры, раздавленные вазы и гидрии, разбитые статуэтки, мраморные плиты со стертыми надписями — ступить было некуда среди этого кладбища памятников старины.

— Ты один будешь со всем этим возиться? — удивился я.

Аввакум молча улыбнулся. Он показал мне две только что реставрированные гидрии и мраморную статуэтку женщины без головы и без рук высотой сантиметров тридцать. И пояснил таким тоном, как будто решалась судьба по меньшей мере половины человечества: