Избранное - [81]

— Артемида!

Я кивнул, хотя вполне мог и возразить. Скульптура с таким же успехом могла сойти и за Афродиту, и за Афину, и за какую-нибудь древнегреческую гетеру. У нее не было ни головы, ни рук, а ведь в остальном все женщины похожи одна на другую.

— Ее узнают по тунике и по ее позе, — сдержанно улыбнулся Аввакум. — В этом вот месте, у левого бедра, складок нет и на мраморе неровности. Очевидно, тут находился колчан со стрелами. Туника короткая, выше колен, а правая нога и правая рука чуть выдвинуты вперед, будто она бежит или преследует кого-то. Правая рука держала копье, а левая была согнута в локте. А то, что складки на правом бедре более крупные…

Он объяснял, а я думал: «Вот почему здесь, в мастерской, столько всяких черепков! Сначала надо анализировать, строить предположения, выдвигать гипотезы, и лишь после долгих исканий можно устанавливать истину. «Консервация» Аввакума как сотрудника госбезопасности оторвала его от живой жизни, и вот он с головой ушел в другое любимое дело, теперь он разгадывает тайны античного мира, восстанавливает то, что не пощадило время».

Перед тем как нам расстаться, Аввакум сказал:

— Вечером, дорогой Анастасий, мы с тобой пойдем к очень симпатичным людям. Там ты увидишь и Прекрасную фею. Это действительно очаровательное создание, и есть опасность, что ты влюбишься в нее. Смотри не зайди слишком далеко, она помолвлена, а жених ее ужасно ревнив и вдобавок свирепый малый.

Пришлось срочно купить себе новый галстук. Впрочем, я давно собирался это сделать — мой галстук был слишком светлым для моего черного костюма.

3

Так я оказался в доме доктора физико-математических наук профессора Найдена Найденова. Мог ли я предположить, что вскоре после этого посещения судьба сделает меня невольным свидетелем ужаснейшей драмы? Знай это заранее, я, конечно, остался бы в Триграде, охотился бы себе на волков — ведь охота на волков требует большого мужества и находчивости. К тому же я давно мечтал о теплой волчьей шубе. И если бы я повстречался, например, со своей синеокой приятельницей, которая, конечно, уставилась бы на меня с удивлением, я бы сказал: «Эта волчья шуба — сущий пустяк. В эту зиму я перебил столько зверья, что не знаю, куда девать шкуры. Хранить мне их негде! Хочешь, притащу тебе несколько штук — выйдет чудесный коврик. Говорят, в них блохи не заводятся. Удобная вещь». Вот как могло обернуться дело, останься я в селе.

Бедняге профессору Найденову должно было исполниться шестьдесят лет; он был на пенсии и жил в полном одиночестве — овдовел он уже давно, а детей у него не было. Ужасная болезнь — паралич ног — обрекла его на отшельнический образ жизни, он совсем не выходил из дому.

Небольшая вилла, в которой он жил, фасадом своим была обращена к лесу. В нижнем этаже находились просторная гостиная и кухня. Из гостиной витая лестница вела на верхний этаж, в профессорский кабинет. В сущности, верхний этаж был обычной мансардой, потому что только кабинет представлял собой большую и удобную для работы комнату. Вместо окна здесь была сплошная стеклянная стена. А две другие комнатки глядели на лес сквозь круглые зарешеченные оконца.

В кухне жил дальний родственник профессора, бывший кок дунайского пассажирского парохода, в прошлом большой весельчак и гуляка, а теперь старый холостяк — лысый, с мешками под глазами. Он стряпал профессору и исполнял роль сиделки. У него были небольшие доходы, поступавшие из провинции от съемщиков доставшегося ему в наследство дома. Так что толстяк жил довольно беззаботно, весь день напевая давно вышедшие из моды песенки и венские шлягеры тридцатых годов.

У профессора был еще племянник по имени Харалампий, или, как все его звали, Хари. Молодой человек был редким умельцем. Из нескольких соломинок ему ничего не стоило смастерить китайского мандарина, слоника, осла или жар-птицу. Окончив факультет декоративного и прикладного искусства Академии художеств, он прославился как мастер по устройству витрин и выставочных павильонов. Высокий, гибкий, подвижный, он относился к разряду людей, у которых энергия, как говорится, била ключом. Куда бы Хари ни являлся, он всегда находил себе дело, на первый взгляд бессмысленное и бесполезное, — то стол передвинет, то скатерть поправит, то книги переставит, если на глаза ему попадался книжный шкаф. Если ему приходилось сидеть на одном месте, обязательно вытащит этюдник и начнет рисовать или же из позолоченной цепочки у себя на коленях выкладывает разные фигурки.

А когда в ресторане он вставал из-за стола, кельнер подолгу удивленно рассматривал петушков и крохотных человечков, вылепленных из хлебного мякиша, — пальцы Хари машинально лепили их во время паузы между вторым блюдом и десертом.

Зарабатывал Хари хорошо, тратил деньги довольно осторожно, порой даже скупился, и единственной его страстью были карты. Они имели в его жизни роковое значение, и не потому, что он чересчур увлекался игрой, а из-за его склонности к шулерству, которое нетерпимо среди картежников. Как только это обнаруживалось, что бывало довольно часто, игра обычно кончалась скандалом.