Избранное - [67]

— Вы действительно считаете…

— Действительно! — прервал я его резко и развел руками. — Знаете что, — сказал я ему, — если бы я сам взялся за эту работу, то сделал бы ее не за десять, а за пять дней. Всего за пять дней. Пускай начальник разрешит мне возглавить группу, и вы сами увидите, что и пяти дней будет много!

— Но мороз…

— Уж не думаете ли вы, что я не принял его в расчет?

Мороз я, разумеется, принял в расчет, но я имел в виду свою собственную выносливость, свою личную подготовку. Я работал при пятидесяти градусах ниже нуля, я поднимался на ледники, ночевал на заснеженных равнинах. Я принял в расчет суровую зиму, я делал на нее скидку, и моя совесть специалиста была чиста. Только одного я не учитывал (просто мне не приходило в голову!), что, делая эту скидку, определяя ее размеры, я имел в виду самого себя, свои возможности, свой опыт.

Руководитель группы — мы были с ним на «ты», иногда играли в шахматы — пришел ко мне в кабинет на другой день рано утром. Он держал в руке приказ, смущенно улыбался и постукивал пальцем по тому уголку, где был обозначен срок разведки. Он смотрел мне в глаза и молча постукивал пальцем по этому уголку, указывая на сделанную мною надпись. И вышло так, что я вдруг забыл про наши шахматные бои, и про то, что мы были на «ты», и про то, что я однажды ужинал у них в доме, когда они праздновали день рождения сынишки, и про то, что у него славная жена, веселая и пухленькая, — про все забыл, глядя, как он постукивает пальцем с обручальным кольцом по тому месту, где была моя подпись.

— Чего вы хотите? — спросил я его грубо. — Может быть, вам неясно то, что здесь написано?

У него вытянулось лицо.

— Нет ли здесь ошибки? — спросил он и опять попытался улыбнуться, словно мы сидели перед шахматной доской и он меня хитро обошел и готовился прорвать мой фланг и взять моего ферзя, и в то же время ему было не особенно приятно видеть меня побежденным. Он был добрым, деликатным человеком.

Я встал, закурил сигарету (не предложив ему, вопреки обыкновению).

— Никакой ошибки здесь нет, — сказал я. И, чувствуя, как что-то закипает у меня в груди, добавил: — Может быть, вы боитесь простудиться наверху, схватить ревматизм?

— Исправь это на двадцать дней, — сказал он. — На двадцать, и ни одним днем меньше, прошу тебя. Хотя и двадцати дней… — Не договорив, он махнул рукой.

— Значит, так? — сказал я. — Вы отказываетесь ехать?

— Да нет, боже сохрани! — Он опять попытался улыбнуться. — Я просто говорю, что за десять дней невозможно опробовать такой объект, погода не позволит! — Он кивнул на окно. Белый кружевной узор затянул стекло, сделал его похожим на витраж.

— Погода мешает трусам и малодушным, — сказал я и притушил сигарету в пепельнице. — Что-нибудь всегда мешает трусам и малодушным. Дайте сюда приказ! — И я сам выхватил бумагу у него из рук. — Можете идти! — сказал я ему и стал быстро и нетерпеливо листать лежавшую передо мной переписку.

А потом я предложил на дирекции, чтобы его строго наказали. Я хорошо аргументировал свое предложение, но начальника отдела мои доводы, видимо, не вполне убедили, хотя он не опроверг ни одного из них. Он настоял на смягчении, и наказание свелось к пустячному «поставить на вид».

Мой приятель отправился на объект. Опробование было проделано за четырнадцать дней — с четырехдневным опозданием, потому что погода действительно, была отвратительной, все время шел снег. Дело не обошлось без происшествий — один из геологоразведчиков отморозил правую руку — ему пришлось ампутировать в больнице указательный и средний пальцы. Руководитель группы, мой приятель, потерял левое ухо. Но он был сам в этом виноват — забыл растирать его время от времени снегом, как делается в таких случаях.

Четыре дня — это не такое уж большое опоздание, чтобы я мог потребовать наказания для всей группы. Да и начальник отдела не был расположен наказывать кого бы то ни было. Этот начальник не носил маршальского жезла в своем ранце, он был неустойчивым человеком и в решительные минуты размагничивался. Но так или иначе, мы с моим приятелем уже не садились за шахматную доску, а если заговаривали, он обращался ко мне на «вы». Он говорил мне «вы», хотя я ему уже простил его малодушие и страх. На николин день, когда его жена праздновала свои именины, я пришел к ним, хотя меня и не звали, с букетом хризантем и большим шоколадным тортом. У них были гости, хозяин развлекал их, а со мной по-прежнему держался холодно. Я не злопамятен. Я хотел ему сказать: «Да хватит тебе дуться, я ведь забыл про тот случай». Но он сторонился меня, и эти добрые слова так и остались невысказанными. Зато его жена, еще более розовая и пухленькая, чем всегда, в своем розовом шелковом платье с оборками, бантиками и кружевами, старалась изо всех сил загладить невежливое поведение своего мужа. Славная женщина! Да ведь я не сердился на ее супруга, я просто его жалел. Не каждому дано широко шагать к далеким целям с маршальским жезлом в ранце. Большие и трудные задания я вряд ли буду теперь поручать этому человеку, но и он вряд ли дождется повышения по службе, по крайней мере пока я его начальник. Так я думал в тот вечер, а с его женой мы танцевали, чокались и до дна выпивали свои рюмки. И не будь я его начальником, я бы послал его ко всем чертям и назначил бы его жене свидание на другой же день или шепнул бы ей на ухо что-нибудь такое, от чего она стала бы еще розовей в своем розовом шелковом платье. Он заслужил такой урок, хотя бы за одно то, что проворонил свое ухо в какие-то двадцать градусов мороза!