Избранное - [185]

— Но бывают времена, когда следует идти жизни наперекор. Ну, а что было дальше? Расскажи мне все. Да, скажи-ка: что у тебя с ногой? Мне показалось, ты чуть прихрамываешь.

— Это у меня память от эвакуации. Не накрой меня собой дед Эфраим, когда налетела немецкая авиация, я лежал бы сейчас там, где и он. Меня ранило в ногу, а деда убило. Мы поздно эвакуировались. Фашистские самолеты без конца гонялись за нами.

— А мама? — спросил Симон тихо, предвидя ответ, который услышит.

— Мама жива.

— Жива? — от радости он чуть не подпрыгнул. — А ее муж, твой отчим?

— После того, как ты ушел от нее, мама замуж больше не выходила.

— Я этого не знал. Расскажи мне о ней. Она уже, наверное, старенькая.

— Ну, понятно, уже не молода. Но с палкой еще не ходит, а мой внук Антошка считает старенькими только тех, кто ходит с палкой.

— Мама знала, что ты едешь ко мне?

— Я от нее не скрывал.

— И она тебя не отговаривала?

— Почему она должна была меня отговаривать? Наоборот, даже торопила меня. От мамы я сроду не слышал плохого слова о тебе. Она тебя всю жизнь любила. Я знаю, что ты не виноват. Во всем виноват был дед. Мама не могла простить ему его письма.

— Какого письма?

С кухни пришла Лида.

Даниель замолчал.

— У меня от нее нет секретов, — сказал Симон сыну.

— У меня все равно нет времени стоять и слушать. Мне нужно пойти заварить чай, — и с видом страшно занятого человека Лида снова ушла на кухню.

— Что за историю с письмом хотел ты рассказать? — напомнил Симон сыну. Ему показалось, что Даниель уже жалеет, зачем завел о том речь.

— Ты не представляешь, что творилось у нас в доме, когда мама узнала об этом. Ты ведь знал деда. Эфраим Герцович был человеком, для кого не существовало секретов. Он все время знал, где ты, но скрывал от мамы. Он хотел, чтобы она тебя забыла, к нам захаживал один молодой человек.

— Сынок мельника?

— Может быть. Я лишь помню, что его звали Соломоном.

— Так это не он. Того, насколько я помню, звали Абрашей.

— Но, увидя, что он маму не уломает, что она ни о кем слышать не хочет, что она тоскует по тебе, он поехал в Москву вернуть тебя. Но опоздал, приехал, когда ты, незадолго до того, женился на другой. Такого он не мог тебе простить. Он написал о тебе в институт, в партийную организацию и еще куда-то.

— Так это была его работа. А я подозревал… Ты должен ее знать. Во время войны и после войны она жила в мезонине вашего дома. Дом ведь уцелел. В конце войны я там был, оставил у соседки из мезонина свой адрес и ждал чуда, что вы, быть может, отыщетесь и дадите о себе знать.

— Еще за несколько лет до войны дом стал уже не нашим, и домой из эвакуации мы не вернулись, остались на Урале. История с письмом отняла у мамы много здоровья. Она не могла простить его деду. Мне кажется, что даже и после его смерти она ему этого не простила.

— А я на него не в обиде. Так и скажи маме. Ну, а дальше? Ты очень мало рассказал о себе. Почему ты разошелся с первой своей женой?

— Разве я тебе сказал, что мы разошлись? Она умерла… Умерла от этой ужасной болезни, век бы ее не знать. Я очень любил Гителе.

— И давно ее нет? — спросил Симон упавшим голосом. Это было все, чем он мог выразить сыну свое глубокое сочувствие.

— Хотя прошло уже двадцать с лишним лет, у меня это до сих пор еще не зажившая рана. Я рос с ней вместе с детства. У нас была одна мать. Эшелон, каким эвакуировалась семья Гителе, немцы разбомбили за несколько часов до того, как мы прибыли на станцию. Из семьи Гителе никого не осталось в живых, только одна она. И была она еще совсем ребенком. Моложе меня. Мама взяла ее к нам в вагон, и она так и осталась у нас. Мы потом учились вместе в одной школе, в одном институте. Когда учились на последнем курсе, поженились и были счастливы. Но счастье длилось недолго. Нашему Мейерку, дай бог ему долгой жизни, не было и двух лет, когда Гителе умерла. Ребенку нужна мать. А Анюта, на ком я потом женился, была для Мейерки не мачехой. Она была для него мамой, такой же, как и для Олега и Павлика, которых мне родила.

— Ты не привез с собой их фотографий? Хотя бы на фотографии взглянуть на своих внуков.

— Я привез и фотографию Антошки. Неудачную. Любительскую.

Но вынуть из портфеля фотографии трех внуков и правнука Симона Даниель не успел. Как раз в это время вошла Лида и не дала этого сделать. Симона это не удивило. С тех пор как он вышел из больницы, Лида ни на минуту не забывала, что она врач.

Даниелю она вынуждена была объяснить:

— Нельзя все сразу. Радость тоже нужно отмерять понемножку. Сердце надо щадить. Ваш отец не так давно лежал в больнице с тяжелой стенокардией. Вы, наверное, хотите умыться с дороги? Покажи ему, Сеня, где ванная комната. А я пока накрою на стол. У меня уже все готово.

После ужина Даниель достал из портфеля фотографии всей его семьи, вовремя успел спрятать назад в портфель фотографию старушки с испещренным морщинами лицом.

— Сеня, где рассказ, который ты обещал дать мне почитать? — убирая со стола, обратилась Лида к мужу, который снова перебрался с Даниелем на диван и разглядывал, ни на минуту не отрывая от них глаз, фотографии.

— В ящике моего стола. Ты сейчас сядешь читать? Уже пора спать.