Избранное - [10]

— Спасибо, товарищ майор, но я больше не могу здесь задерживаться. Меня ждут дома… Спокойной ночи!

— Алик, ты никуда не пойдешь.

— Я сразу же вернусь, мама, только провожу Бориса до леска, — растерянно произнес Алик и тихо закрыл за собой дверь ярко освещенной стеклянной террасы.

IV

Перед тем как войти в лесок, который, точно осевший дым пронесшегося поезда, темнел напротив дачи, Алик преградил Борису дорогу.

— Ты мне в конце концов скажешь, что произошло? Почему…

— Убери руки! Слышишь? — И тем же размеренным шагом, каким он покинул террасу, Борис вошел в лесок, тянувшийся по склону холма, за которым в отдалении, на той стороне реки, виделась станция.

— Ах, так! Не хочешь, значит… Ну, хорошо! — И Алик резко, по-военному, повернулся к светящимся окнам разбросанного дачного поселка. — Да ты, видно, в самом деле думаешь, что…

— Трус!

В первое мгновенье Алику показалось, что это ветер прошелестел листвой деревьев. В тихом шуме осеннего леска действительно было нечто схожее с тем, что он услышал позади себя, и все же остановился, испуганно оглянулся и гораздо тише, чем ему хотелось, выдохнул:

— А?

— Трус! — снова донесся из-за деревьев голос Бориса.

По шороху опавших листьев на тропе Борис уловил, что Алик не собирается его догнать. Просто идет следом, чтобы не получилось, будто испугался и сбежал. Алик тотчас же повернет назад, едва только убедится, что до Бориса донесся звук его шагов, и еще, вероятно, будет при этом думать: уже одним тем, что так долго шел по густому ночному лесу, доказал, что он не трус. Борису чудится — даже опавшие листья под шаркающими ногами Алика не переставая шепчут, только об одном и спрашивают: «Ну, что, я трус? Ну, что, я трус?» И Борису захотелось крикнуть на весь лес: «Да, ты трус! Да, ты трус!»

Вдруг Борис почувствовал толчок в плечо. От неожиданности он отскочил в сторону и в первую минуту не поверил глазам — мимо него прошел Алик. Таким Борис его еще никогда не видел. Он шел тяжело, сгорбившись, словно запряженный в длинные тени деревьев, тянувшиеся за ним с обеих сторон тропинки, шел вслепую, не разбирая дороги, как человек, которому еще, собственно, неизвестно, куда идет и зачем. Это чувствовалось в его шаркающих шагах, в том, что он не обошел высокие кучи листвы, доходившие местами почти до колен.

Теперь уже Алик шагал впереди, а он, Борис, позади. Расстояние между ними становилось все больше и больше. Борис не особенно старался его догнать. В нем вдруг снова забилась та же самая мысль, которая сегодня вечером задержала его в тени деревьев во дворе дачи. Он снова задал себе тот же вопрос: «А что, если вчерашнее происшествие в троллейбусе выглядело совсем не так, как ему рассказали? Шева могла преувеличить…»

Через минуту Борис был уже готов поверить, что все его колебания и впрямь происходят от неуверенности — правдиво ли рассказали ему о вчерашнем поведении Алика, а вдруг что-нибудь преувеличили… «Да, именно это, только это, — принялся Борис уговаривать себя, — было причиной того, что я не сразу вошел на террасу, а теперь не спешу нагнать Алика, уже успевшего уйти далеко вперед».

Лесок исчез в ночной мгле вместе с трех- и четырехэтажными новыми домами, тянувшимися вперемежку с деревянными хибарами и обнесенными штакетником огородами. С приближавшейся реки уже доносился плеск волн, скрип парома, а Борис все еще не сделал ни малейшей попытки догнать или остановить Алика.

Дорога вела только к вокзалу, — значит, Алик тоже решил ехать в город, ехать оправдываться, защищаться? Раз так, он освобождает Бориса от взятого им на себя поручения. Чтобы больше об этом не думать, Борис попытался мысленно вернуться к незаконченному разговору с полковником. Возможно, что спор там сейчас продолжается с тем же упорством, что и прежде. Веньямин Захарьевич, как Борис успел сегодня заметить, не из тех, кто легко сдается, даже убедившись в своей неправоте.

На той стороне горизонта, где только что мерцали далекие редкие звезды, всплыла луна и стала выхватывать из ночной тьмы заблудившиеся неподалеку от дороги деревца, сложенные высокими штабелями дрова, беспорядочно набросанные груды кирпича, огороды с еще не выкопанным картофелем и рядами синевато-белых кочанов капусты. Дорога, темневшая между огородами, внезапно засветилась под луной, словно была вымощена сверкающими шлифованными камешками. В росистой траве, в раскрытых широких листах капусты отразилось мерцание далеких звезд. Но Алик ничего этого не замечал. Еще там, при входе в лесок, где услышал от Бориса то же, что вчера от Шевы, Алик перестал что-либо замечать. Он вдруг увидел себя в тускло освещенном троллейбусе, несущемся сквозь незастроенные пустыри в Мневники, куда Шева с матерью незадолго до того переехали на новую квартиру.

Шева сидела у запотевшего окна троллейбуса. Ее мягкая теплая рука с продолговатыми пальцами лежала в его руке, и оба, как всегда, когда были вместе, чувствовали себя счастливыми, и не столько от того, что молоды, что жизнь для них только начинается, сколько от мысли, что уже не нужно ни от кого скрываться, как три месяца назад, когда еще были школьниками. Теперь можно встречаться когда хочется, где хочется. Почти не проходило вечера, чтобы они не были вместе. Все еще продолжая видеть себя школьниками, оба не собирались задумываться над тем, почему так томительно долго тянется день, когда не удается свидеться, и почему все на свете так празднично, когда они вместе. Ни Алик, ни Шева не задумывались пока над тем, почему они часто подолгу ходят и молчат, когда хочется так много рассказать друг другу.