Избранное - [38]

«Теперь, когда мне ясна моя дорога и я вижу ее — извилистую, с препятствиями, но настоящую дорогу, — я могу признаться в том, чем я одно время мучился. Теперь я могу об этом прямо говорить. У меня отец коммунист, брат коммунист, и я с детского возраста вошел в общественное движение. Обычный путь для моих сверстников, 1910 года рождения: из пионерского отряда в комсомол. Этот прямой и нетрудный путь прошел и я. Но ведь он легкий! Мне было тяжело сознавать, что за плечами у меня ничего нет, скажем, как у отца, у брата, наконец, у моих товарищей по учебе. Конечно, это не моя вина, таких, как я, уже много в нашей стране: в 1917 году мы были детьми. Но вот представь себе, со мной учились великовозрастные ребята из рабфаковцев, которые прошли большую школу: они знали кавалерийскую рубку, бессонные походные ночи, у многих из них еще сохранились следы от ран. Я же ничего этого не знал!.. Смешно сказать, но я даже жалел, почему я родился в 1910 году, а не раньше, как мои сотоварищи по институту. Позже все это — смешное, нелепое — прошло. Один из рабфаковцев высмеял меня; он говорил: «На твой век, Илюшка, еще хватит борьбы и пороха!»

Я иногда говорю себе: «Если меня когда-нибудь спросят: «Что ты делал в эпоху первой пятилетки?» — я отвечу: «Изучал космические лучи». Не правда ли, длинно и маловыразительно? Я пережил несколько горьких минут борьбы с самим собой. Знаю, я отлично знаю, что то, над чем я работаю, нужно моей стране, внешне эта работа не эффективная, скрупулезная, но когда-нибудь все это окупится. И все же… и все же стоит мне прочесть, как ребята одного со мной возраста клепают домну на Магнитке, или о том, что ребята из СТЗ на ветру, на резком ветру смолили крышу, — и я рвусь туда, на леса. Несколько дней я только и думал об этом: мысленно я с ними взбираюсь на леса, делаю все, что они делают. И я еще сильней берусь за работу, которая волнует меня своими безграничными просторами, так, что дух захватывает. Я тебе рассказывал однажды, что когда-то я увлекался живописью, мазней, как я говорил. «То ли это, чего я хочу?» — спрашивал я себя. Во мне было столько желаний, что я задыхался от представлявшихся мне возможностей. Кем только я не хотел быть? Художником, инженером, партийным работником, архитектором. Все зависит от меня, только от меня. Когда я из МВТУ перешел на физико-математический факультет, то здесь как-то незаметно открылось, что область чистой науки меня сильно привлекает…»

Специальная комиссия, изучая все материалы полета, пришла к единому выводу: участники полета в стратосферу целиком выполнили научную программу. По сохранившимся записям приборов и особенно по записям в бортовом журнале была воссоздана картина полета.

Я выписываю, как последнее воспоминание о молодом ученом, записи из бортового журнала стратостата. Записи в журнале сделаны рукою Васенко. Свои научные наблюдения Илья Усыскин наносил на целлулоидные пластинки, — к сожалению, они достались нам в осколках.

Вот первые записи:

«Взлет в 9 ч. 04 м.».

«В 9 ч. 07 м. вошли в облака».

«В 9.15 высота 2000 метров».

«В 9.18, 9.55, в 10.13, 10.34 ведем наблюдения».

Все шло отлично. Они работали, смотрели через окно гондолы в небо, такое близкое, необычное, делились впечатлениями:

«Небо черное — синее. Васенко».

«Серое. Федосеенко».

«Альтиметр 22 000 метров. Спуск начался в 12.33. Остаток балласта — 220 (45 килограммов в броне электрометра Кольерстера). Температура газа +4,2°. 12.40.

Влажность 100 проц.».

«13.20. Едим яблоки».

«Высота неизменна. Находимся в стратосфере».

«Продолжительный клапанный хлопок» (пилоты устанавливают, что время пребывания затянулось, и решают идти вниз).

«Пошли вниз».

«Альтиметр 21 500 метров».

«Стратостат вновь от разогрева выполнился. 13 ч. 47 м.».

«Идем вниз. 13 ч. 51 м.».

«Едим шоколад. Павел Федосеенко».

«Вновь идем вверх. Альтиметр 21 500».

«Настроение бодрое, едим шоколад и яблоки.

Альтиметр 21 200. 14 ч. 20 м.

Работает слабо радио. Идет спуск. Оболочка сжимается.

Гондола давление держит очень хорошо.

Начался спуск.

Идем вниз из стратосферы 14 ч. 24 м. Альтиметр 21 200 м.

21 150 м. Работает приемник. Вас не слышно. Отвечайте.

«Сириус», я — «Земля», отвечайте.

14.36. Медленно спускаемся. Принимаем радио с земли.

15 ч. 15 м. Идем вниз. Настроение бодрое. Медленно идем на спуск.

Температура внутри гондолы +22° С, альтиметр 17 400.

Альтиметр задержался, опаздывает, сейчас постучали.

15.28. Альтиметр 17 000 м. Идем вниз. Альтиметр отстает.

Связи с радио нет. Продолжаем наблюдения над космическими лучами».

«15 ч. 40 м. Чувствуем себя бодро. Альтиметр 14 300».

«Время 16.05. Идем вниз… шего

расход                 от аста громад

ная

Солнце 16 ч. 7 м. ясно светит:

Гондолу

             Красота неба…

                   Земли

                   этом

                      неба

                              …стратостата

              …себя

Альтиметр 12 000.

Время 16 ч. 13,5 м.».

Все. Это последняя запись в бортовом журнале.

Для спасения балласта уже не хватило. Стратостат с неимоверной скоростью ринулся вниз. Гондола оторвалась от оболочки, ударилась о землю.

Трех отважных стратонавтов хоронили в Москве, на Красной площади. День был серый, сумрачный. Снег лежал на крышах. Трудящиеся Москвы шли по притихшей площади к Кремлевской стене, чтобы навечно замуровать в ней урны с прахом погибших стратонавтов. Серго Орджоникидзе нес пепел юноши, который поднялся в небо на высоту 22 тысячи метров, мечтая раскрыть тайну космических лучей.