Избранное - [143]

И оба были так молоды, что детство помнили как ближайшее время своей жизни: железнодорожный техникум в Пензе, станцию Селикса, где отец был начальником, игру в бабки, ленивую речку, в которую ветер постоянно сбрасывал листья с осин.

А полковнику было уже под сорок пять, и лицо у него было желтое: расплата за старые раны и малярию. И мне казалось, что легкая зависть к юности снайперов сквозит во взгляде его светло-голубых глаз.

Он сказал младшему:

— Ты на инспекторских стрелял сверхотлично. Из пяти выстрелов не дал ни одного промаха. А ведь погода была плохая. Твой брат один раз промахнулся.

Старший смутился, а младший, с сочувствием взглянув на брата, сказал:

— Слева было солнце, товарищ полковник, а справа — ветер. Он прижимал траву, и я определил его как средний. Солнце ударяло в левое очко противогаза мешало видеть цель. Я заклеил очко бумажкой, а на ветер сделал поправку.

Командир улыбнулся. Он остался доволен ответом, но вслух заметил:

— Все это прекрасно. Однако боюсь, что вас перехвалили. У меня сотни таких снайперов, как вы.

Братья промолчали, но по улыбке, мелькнувшей в глазах младшего, было видно, что в душе он с этим не согласен.

Потом командир рассказал, что японский солдат может сделать с пулеметом шестьдесят километров в день.

— Вот это здорово! — сказал младший.

Старший продолжал молчать. А так хотелось, чтобы этот смуглый и молчаливый юноша заговорил.

Я спросил у него, почему он так стремился на Дальний Восток.

Он ответил:

— Здесь граница и ближе враг, — потом, подумав немного, добавил: — Тут есть виноград и кедры.

II

Странная осень на берегу океана. Летом проходят туманы, дожди, а осень начинается, как наша весна: не падает лист, солнце исправно встает над хребтами, высока и тепла синева, нет паутины.

Но бывают и скверные дни. Они неожиданны.

С утра командир собирался объезжать свой участок, Я попросил его взять меня с собой.

Я захватил свитер, а шофер-красноармеец надел шубу с овчинным воротником. И только полковник не сменил своей старой шинели.

А по дороге, как неутомимый путник, не отставая от машины, шлепал дождь. Он сбивал красные листья с орешника и ворчал в кустах.

Впереди, над перевалом, воздух был темен и холоден, а позади долина до краев была переполнена туманом.

— Похоже, что на хребте снег, — сказал, обернувшись, шофер.

Мы поднимались все выше. Дождь отстал от нас, и в слюдяные окошечки застучала крупа. Она летела косо, она звенела о кузов. С хребтов спустилась и захватила дорогу вьюга. Уже не видно было ни щебня, ни веток, и мерзли ноги.

— Капризный у вас климат, — сказал я полковнику.

Он усмехнулся и поглубже запахнул полы шинели:

— А мы привыкли.

Шофер остановил машину и тряпкой протер стекло.

— Впереди люди, — сказал он вдруг.

— Откуда тут люди в такую погоду? — спросил командир.

Он насторожился и выскочил из машины. Ветер обнял его ноги и заставил их согнуться в коленях. Впереди в метели качались два пятна. Они удалялись.

— Догони их, — сказал командир шоферу и вскочил в его кабинку.

Машина, гудя, разрезала белый воздух, и очень скоро люди стали хорошо видны. Их было двое. Они шли по сугробам и тащили что-то за собой.

Мы поравнялись и с удивлением узнали братьев Фроловых. На них были ранцы, сумки с противогазами, за плечами висели винтовки.

Братья держались за веревку, к которой был привязан щит для стрельбы. На щите лежала убитая козуля. Копытца ее волочились по снегу, а длинный язык касался холодной фанеры.

Снайперы дружно поздоровались с командиром. Лица их были багровы и мокры от снега, шлемы обледенели, полы шинелей не гнулись. Мы остановились, и командир, показав на козулю, спросил их:

— Где убили?

— Вчера за Черной падью, товарищ полковник.

— За Черной падью? — повторил удивленно командир. — Почему так далеко? Разве ближе не нашли?

— Не искали, — ответил смущенно старший.

А младший, едва улыбнувшись замерзшими губами, приподнял козулю за ноги и снова бросил ее на щит.

— Разрешите спросить, товарищ полковник: козуля весит больше японского пулемета?

— Больше. Издалека ли тащите?

— Шестидесятый километр делаем.

Командир ничего не сказал. Он внимательно посмотрел на озябшие руки стрелков, на их обледенелую одежду и ранцы:

— Привяжите козулю к машине, мы дотащим ее до полка.

— Спасибо, товарищ полковник; осталось еще пять километров, разрешите выполнить снайперскую задачу до конца.

Мы поехали дальше. Но скоро сугробы утомили машину. Она стала, и шофер, стуча ключом, поднял ее железный капот.

А мимо прошли и исчезли в метели два снайпера — двое юношей, похожих друг на друга.

Они гнулись под ветром, таща за собой воображаемый пулемет.

К вечеру мы были дома, и я снова ел фазанов, а командир пил чай. Принимаясь за третий стакан, он открыл книгу и, порывшись в ней, сказал.

— Я ошибся: японский солдат может сделать только пятьдесят километров в день.

1935

На реке

Мы плыли по широкой реке, убегавшей на север, и вода в ней была уже холодна, хотя на нашем берегу, на скалах, среди мха и тонкой поблекшей травы, еще росли камнеломки — белые цветы без запаха, а на маньчжурской стороне еще совсем по-летнему стояли в синем дыме горы.

На пароходе было тесно. И корма и нос были забиты грузом: пустыми бочками и солью — обычным грузом для этих мест, богатых рыбой. На скамьях, на якорных цепях, на кнехтах — повсюду сидели амурские рыбаки и старатели, люди все рослые, в огромных ичигах, с багровыми от ветра лицами цвета дубленой кожи; тут же толпой, присев на корточки, ютились среди бочек корейцы — огородники с нижних деревень; портовые рабочие, облокотясь на дубовые перила палубы, молча провожали высокий берег, все убегавший от кормы назад. И невесело было у всех на душе. Владивосток был занят японцами, на Хабаровск наступали чехи, калмыковцы, семеновцы. Хоть на короткое время, но враг одолел, и приходилось кому уходить в тайгу, кому скрываться в городе или уезжать в места, где тебя никто не мог бы узнать.