Избранное - [176]

Трое китов, ныряя и поднимаясь, точно по команде, идут метрах в двухстах от борта. Блестят светло-коричневые гладкие спины. Слышен сильный свист пара. В каждом животном не менее сорока-пятидесяти тонн, но как величавы и пластичны движения могучих зверей!

Описывая большую дугу, киты приближаются к кораблю. Нужно рассчитать движения китобойца так, чтобы дружная тройка оказалась не дальше чем в тридцати метрах от носа.

— Полный вперед! — командует Генри.

Он стоит, широко расставив ноги, крепко сжимая рукоять пушки. В охоте на зверя есть жесткое правило. Как только гарпунер начал охоту, все — от капитана до кочегара — выполняют волю стрелка.

Метрах в ста от борта киты выпускают пятый, видимо предпоследний фонтан.

— Самый, самый полный!

Машина работает на полных оборотах. Ветер с силой наваливается на рубку.

— Еще немного! — кричит в трубу Зарва. — Ну, два оборота.

Старый керченский рыбак, человек южной крови, он сорвал и комкает в руках фуражку, охваченный великим охотничьим азартом.

Но, видимо, у перепуганных китов ход «полнее», чем у «Трудфронта». Показав на секунду огромные хвостовые лопасти, они почти вертикально уходят в темную воду. На поверхности остаются только «блины», три круглых следа от нырков.

— Лево руля! — командует Зарва.

И снова начинаются броски вперед, «подползание» к китам на «самом, самом малом ходу» с выключенными вентиляторами, шум которых пугает зверей, — изнурительная для машин и людей погоня за неутомимым чудовищем.

Кит находится на поверхности две-три минуты. По «блинам», по направлению плавника при последнем нырке, нужно выследить зверя и всадить гарпун прежде, чем кит успеет отдышаться.

Озябший Генри поворачивается к пушке спиной. Суеверный, как все норвежские гарпунеры, он явно недоволен присутствием на палубе посторонних людей.

— Я говорили стреляйт нет возможно, — ворчит он сквозь зубы. — Это есть факт.

Но в этот момент боцман, перегнувшись из бочки, зычно кричит:

— Выходит… Кит за кормой!

— Сами, сами малый, — просит Генри.

Он слился с пушкой. Судно еле ползет вперед. Не слышно даже стука машины.

В глубине появилось темно-коричневое пятно. Оно растет, приближается, двигаясь наперерез китобойцу. Вот-вот корабль врежется в него носом.

Выстрел! Резкий толчок. Свист пара, вырвавшийся из дыхала чудовища. И сразу второй взрыв, на этот раз приглушенный, неожиданно далекий. Это в теле кита разорвалась навинченная на гарпун граната.

Раненый кит задирает хвост и круто пикирует на дно. На поверхности воды остается только «блин».

— Сорвался?

Но капитан молча показывает на барабаны. Манильский канат сбегает с носа в мутную воду. Визжат блоки. Канат ослабевает и напрягается с чудовищной силой. Представьте удочку-мачту, двенадцатидюймовую лесу, крючок-гарпун длиной в полтора метра и отчаянно мечущуюся тушу весом тонн в пятьдесят. Иногда от обрыва каната не спасают даже мощные амортизаторы — пружины, прикрепленные к килю судна.

Уже выпущено почти полкилометра троса, а кит все еще сопротивляется, мечется, буксирует корабль. Наконец, рывки становятся все слабее и слабее.

— Умер, — говорит Зарва с облегчением и вытирает мокрый лоб. — Вот боров.

Кита поднимают на поверхность почти с километровой глубины. Теперь он лежит возле борта, показывая полосатое белое брюхо. Это матка. Из сосков струится и смешивается с водой молоко.

Кит, перевернутый на спину, совсем не похож на кита. Скорее это потерпевший аварию дирижабль, которого поддерживает на поверхности пароход. Вдоль всего брюха, точно гофрированный дюраль, тянутся ровные белые складки. Только на конце «дирижабля» вместо стабилизаторов огромный, удивительно симметричный рыбий хвост.

Мертвый кит тонет. Поэтому, притянув тушу к борту, ее под большим давлением накачивают воздухом. Затем кита конопатят, затыкая раны паклей и тряпками.

Китобоец возобновляет охоту. Убитого кита оставляют в воде, воткнув в него длинный бамбуковый шест с красным флажком.

…На рассвете, с трудом волоча три раздувшихся туши, «Трудфронт» возвращается в бухту.

Навстречу китобойцу плывут какие-то странные клубки, похожие на ржавые корабельные цепи. На цепях десятками сидят чайки. Это кишки и желудки — единственное, что остается от огромных зверей. Тянет запахом — сладковатым и приторным.

В глубине бухты, возле небольшого водопада, стоит длинный зеленый пароход. Это «Алеут» — база советской китобойной флотилии, а на языке моряков — просто «мама». Вокруг «Алеута» толпятся сопки, пестрые, как сороки. Их вершины в снегу, подножья закрыты кедровником и высокой травой.

Три близнеца-китобойца — «Авангард», «Энтузиаст» и «Трудфронт» — стоят возле «мамы», принимая уголь и воду. В бурой воде плавает суточная добыча флотилии — пять полосатых китов-финвалов и два кашалота.

Не так давно в этих водах охотилась концессионная компания. Концессионеры снимали только жир и усы, а кости и мясо выбрасывали за борт, заражая Камчатское побережье. Много крови хищникам испортил Александр Игнатьевич Дудкин, командовавший в те годы небольшим охранным судном. Охотясь за американскими и японскими браконьерами, отгоняя полупиратские шхуны от богатых лежбищ котиков и бобров, он не раз штрафовал и хищников-китобойцев.