Избранное - [18]

Обед, данный доктором Таубером в честь открытия клиники, был самым блестящим из тех, что давались в этом доме. Минна пела и казалась необычайно счастливой успехом мужа; поздравления она принимала как человек, который наконец-таки достиг своей цели, о трудах и усталости Эгона говорила с теплотой и восхищением.

Однако на другой же день Минна принялась наводить экономию. Она даже решилась обойтись какое-то время без служанки и рассчитала ее под предлогом кражи серебряной ложечки. И все для того, чтобы возместить расходы на банкет.

Постройка клиники доктора Таубера закончилась перед самой войной. Это был большой квадратный дом в два этажа в швейцарском стиле, под черепицей и с треугольными мансардами. Стены были побелены, ставни выкрашены в зеленый цвет, занавески сияли белизной. На втором этаже окна были вдвое шире обычных, так как там располагался операционный зал, оборудованный новейшей аппаратурой и специальными лампами.

Минна наконец успокоилась — капитал вложен и должен теперь приносить доход; муж целыми днями пропадал в клинике, приходил усталый, озабоченный, планов никаких не строил, ничего особенного не происходило.

Вся жизнь доктора сосредоточилась теперь на клинике. Ни о чем другом он не думал. Он никогда не жаловался, что его семейная жизнь скудна и бесплодна, что у него нет друзей, что молодость его проходит впустую. Только однажды он посетовал на Минну. Это было давно, когда клиника только начинала строиться. Оказалось, что проект потребует дополнительных ассигнований, и Эгон провел бессонную ночь, раздумывая, где достать деньги. Минна легко могла бы их получить, продав участок около рынка. Но он не попросил ее об этом, а самой ей это и в голову бы не пришло. Эгон тогда подумал: «И Минна, и кухарка Берта занимают одинаковое место в моей жизни, обе они одинаково обо мне заботятся». Потом ему было стыдно. Муж не имеет права так думать о своей жене. Ни его отец, ни дядя Петер, ни один из уважаемых граждан города ничего подобного не думали о своих уважаемых супругах. Значит, и он не имеет права так думать. И он словно бы хлопнул дверью, отгородившись от таких мыслей, запер их на замок, запечатал печатью, и все свои помыслы устремил к другому.

Но теперь, когда все было налажено, появились другие заботы. Началась война между центральными державами и Антантой. Эгон хлопотал, чтобы его новую, прекрасно оборудованную клинику не отдали под госпиталь. Благодаря связям в городской управе, благодаря удачным операциям, которые он делал влиятельным лицам, благодаря личному обаянию — улыбке, теплому, располагающему к себе голосу, веским доводам (что же делать больным гражданам во время войны?), которые он умел привести, это ему удалось.

Он тоже считался мобилизованным, но отбывал военную службу на месте, работая полдня в городской больнице, превращенной в госпиталь, полдня — в своей клинике. Сознавая свой врачебный долг и дорожа честью, он оперировал в городском госпитале так же хорошо, как и в собственной клинике, и передавал больных на руки другим врачам лишь тогда, когда у него не было времени.

Минна почти совсем не ощущала тягостей войны. Дни проводила сидя у окна гостиной с вышивкой на коленях, положив отекшие ноги на пуф, украшенный кистями и бахромой, и смотрела в сторону клиники, расположенной в глубине парка, наблюдая за экипажами приезжавших больных. Ей не нравились приходившие пешком, которых кто-нибудь медленно вел под руки: у них не хватало денег, чтобы нанять пролетку у Вереша, и, по-видимому, не было и тяжелой болезни, требовавшей серьезного вмешательства.

Когда Эгон возвращался домой, Минна принималась ворчать, и если муж не прикрикивал на нее, то это продолжалось, пока она не засыпала, а просыпалась она с тем же монотонным, упорным ворчанием.

* * *

В первые годы после войны произошло несколько важных для семьи Таубер событий.

В конце войны умерли родители Эгона. Умерли они тихо, в достатке, счастливые славой своего сына. Мать не успела перед смертью позвать к себе Эгона — у нее было кровоизлияние в мозг, но старик Таубер, который после смерти жены отказался переехать к Эгону, «чтобы не мешать счастью молодых», призвал к себе сына в последний час, чтобы сказать ему несколько прощальных родительских слов.

Держа руку Эгона холодными костлявыми пальцами и глядя глубоко запавшими глазами в глаза любимого сына, Вильгельм Таубер произнес:

— Сын мой, ты оправдал все наши надежды. Я благословляю тебя! Носи и дальше с честью имя твоих предков и будь счастлив с твоей достойной супругой, как ты был счастлив до сих пор!

Эгон склонил голову, старик положил на нее руку, и через несколько мгновений сын почувствовал, как рука эта конвульсивно сжалась.

Он поднял глаза: старик умер.

Его похоронили рядом с его покойной женой в самом центре кладбища среди пышных памятников.

Вскоре умер и старый Зоммер. После себя он почти ничего не оставил. Его сын был вице-директором фарфорового завода в Клуже и держал акции, но все потерял во время войны, а остатки отцовского состояния прожил.

Теперь Оскар переехал в город, где жили Тауберы, и, когда доктора дома не было, сидел у Минны часто и подолгу.