Избранное - [10]

Бароти стоял перед ними, Иолан испепеляла его взглядом, словно поймала его на каком-то неприглядном деле, Пал, бледный, с всклокоченными волосами, потупил глаза.

— Мадам, будет лучше, если вы останетесь здесь, — официальным голосом произнес Ласло. — А вы, господин, дадите мне удовлетворение за то, что вошли в спальню к моей жене, чтобы осведомиться, как она себя чувствует, давая этим понять, что муж, находящийся в соседней комнате, якобы не заботится о ее здоровье.

Пал поклонился, Иолан улыбнулась. Ее муж не так глуп, как она думала! Впервые в жизни он нашел подходящую форму выражения своих мыслей и даже будет драться из-за нее на дуэли. Иолан спокойно уселась в кресло. Бароти шире распахнул дверь и пригласил Пала выйти.

— Друзья, господа, — сурово заговорил Ласло Бароти, выйдя на середину столовой, — этот господин жестоко оскорбил меня. У моей жены мигрень, и она удалилась на несколько минут, господин же Эрдейи решился войти к ней в комнату, чтобы осведомиться о ее самочувствии. Этим поступком он как бы утверждает, что муж, граф Ласло Бароти, пренебрегает болезнью своей жены. Он вошел в спальню моей жены. Я вызываю его на дуэль. Полковник, хотите быть моим секундантом?

Гости запротестовали. Дуэль будет не по правилам: каждая сторона должна иметь по два секунданта. Друзья могут и помириться, не обязательно доводить дело до дуэли. Во всяком случае, дуэль можно отложить. Но заупрямившийся Бароти хотел драться немедленно, в этот же вечер, даже если у каждого будет по одному секунданту. Про себя он подумал о страшной ночи, которую ему придется провести, если дуэль будет отложена, о скандале с Иолан, которая окончательно сведет его с ума, о своих колебаниях на следующий день и предпочел покончить с этим тут же, немедленно, пока он еще полон возмущения. Он должен смыть свой позор перед Телегди и сохранить его в качестве друга. Ведь сейчас он выглядит благородным ревнителем чести!

Бароти вышел на террасу и стал громко сзывать слуг. Маргит и Берта, Ибике и Ленци бросились кто куда — кто к террасе, кто к амбару, где староста пировал с кучерами и дворовыми, которые, услышав зов, побежали к дому.

— Янош, на чердаке лежат большие факелы. Принеси их сюда!

Янош бросился со всех ног выполнять приказание. На чердаке лежала дюжина больших факелов, приготовленных графом ко дню рождения своей жены, который в имении Бароти всегда праздновался с большой помпой при огромном стечении гостей.

— Миклош, принеси ящик с пистолетами.

Миклош поспешил в дом.

Пал, много лет занимавшийся фехтованием, выглядел бы весьма эффектно со шпагой в руках. Он предпочел бы показать себя перед зрителями в бурной схватке, искусно и грациозно защищающимся против тяжеловесного и неуклюжего Бароти, но выбор оружия принадлежал не ему. Впрочем, он был таким же прекрасным стрелком, как и фехтовальщиком.

Факелы были зажжены. Луна начала склоняться в сторону покрытых лесом холмов, и красноватый, кровавый свет факелов освещал лучше, чем луна, обширный сад, раскинувшийся перед террасой. На кустах жасмина, на глицинии, обвивавшей колонны террасы, на лужайках и клумбах играли красные отсветы. Оба секунданта, полковник Бодроки и лейтенант Шофолви, стояли на нижней ступеньке лестницы. Выше их неподвижный и сосредоточенный Телегди держал под руку бледную, дрожащую под голубой бархатной накидкой Эржебет.

Во дворе около кустов собралась вся челядь — испуганные, удивленные и любопытные женщины, кутавшиеся в шали, мужчины, оторвавшиеся от попойки в амбаре, поспешно надевшие на себя куртки и праздничные кафтаны с шитьем, которые они сняли, чтобы не запачкать, а теперь второпях застегнули не на те пуговицы. Музыканты, отступившие в дальний угол к самым воротам, прижимали к груди скрипки, вращая черными глазами, жались друг к другу, продрогшие от ночной сырости, и безрадостно размышляли о том, что и здесь им, наверно, ничего не заплатят, как это случилось накануне на свадьбе, потому что и здесь праздник кончается ссорой.

Около ворот и вокруг конюшни начали собираться крестьяне, разбуженные шумом на господском дворе и светом, неожиданно вспыхнувшим в саду. Подходили молчаливые мужчины в накинутых на плечи куртках, женщины в платках, босоногие, заспанные, вихрастые ребятишки. Лаяли собаки, сбежавшиеся к конюшне.

Бодроки отмерил дистанцию. Противники, молча ожидавшие сигнала, стояли с пистолетами в руках. Их тени легли на освещенные кровавым светом песок и на стену дома.

На лестнице, опираясь на руку отца, дрожала Эржебет и молила бога, чтобы ничего не случилось с Палом. Ведь если Бароти, разгневанный, надувшийся, красный как рак, хорошо прицелится, он убьет его! Может быть, Пал действительно вошел в комнату Иолан только для того, чтобы узнать, как она себя чувствует? Может, все, что ей в этот вечер казалось странным и многозначительным, только плод ее воображения, движимого ревностью? А может быть, и прогулки, и слова, которые говорил ей Пал в Телегдфалве, были ложью? Но у него был такой проникновенный голос, такие искренние глаза, заглядывающие ей прямо в душу! И сегодня он ей сказал, что предпочитает первую расцветшую веточку… Это она во всем виновата, не заметила, что Иолан стало плохо, и сама не пошла осведомиться о ее самочувствии. Тогда бы ничего этого не было… А теперь Пала могут ранить! Эржебет с отчаянием посматривала на отца, но его лицо было неподвижным, ее взгляд скользил по нему, как по стене, а железная рука, сухая и крепкая, сжимала ее руку, как клещами. «Иисус, Мария, святой Антоний…» — шептала она про себя молитву.