Избранное - [76]

— Голенища сапог, говоришь?.. Они у него с тех пор, как он еще пареньком был…

— Каблуки стоптались?.. Он сам к ним прибивает набойки…

— А меня, как ни встретит, так вечно: «Дай-ка свернуть цигарку, а то я забыл дома свой табачок».

— Чепуха! Что он забыл дома?.. Ведь курит-то он чернобыльник! Летом собирает его, сушит, потом растирает и укладывает в ящик. Курит всю зиму и надрывается от кашля.

— А вы заглядывали под кацавейку Хаджи? — говорит церковный староста, посмеиваясь и пощипывая усики. — Нет?.. Так и быть, уж расскажу вам… Однажды после церковной службы разговаривали мы — несколько человек… и две барыни были тут же. Хаджи сидел в кресле, словно приклеенный. Он только и ждал, как бы подцепить просфору. Пономарь, большой проказник, показал ему на лежащую перед ним на полу мелкую монетку и сказал: «Почтенный, мне кажется, это вы обронили, когда подходили под благословение». Хаджи вскочил с кресла. Подбежал к монетке и так и пригвоздил ее взглядом. Потом протянул руку. Когда он нагнулся, то нас всех, стоящих позади него мужчин и женщин, разобрал неудержимый смех, и мы хохотали, хохотали до упаду… У Хаджи — сзади на штанах зияла огромная дыра. Обескураженный нашим смехом, он не посмел больше наклониться к монетке, долго глядел на нее и, наконец, со слезами на глазах вышел из церкви, ворча: «Это моя была!.. моя».

Пономарь знал от племянницы Хаджи, что вот уже лет десять как он отрезает куски от верхней части брюк для того, чтобы залатать штанины внизу там, где они рвались. И кацавейка Хаджи была прежде в два раза длиннее, но он постоянно обрезал полы, чтобы чинить рукава.

III

Никто не помнил, чтобы из трубы дома Хаджи хоть когда-нибудь подымался дымок. Вьюга наметает снежные сугробы до самой крыши. Реки покрываются льдом. Ну и пожалуйста. Хаджи не хочет ничего знать: ни того, что камни трескаются в крещенский мороз, ни того, что в июле собаки от жары бесятся. Зимой он дрожит от холода, летом задыхается от жары.

А сколько раз приютившаяся у него племянница напоминала на рождество, что ему, как всякому доброму христианину, надобно заколоть свинью! Но старик неизменно отвечал ей:

— Мне делается как-то не по себе, племянница, когда я слышу визг свиньи… Скверно мне становится… я ведь… жалостливый…

— А ты, дядюшка, купи прирезанную.

— Целую свинью… Уж больно много мяса… испортится… нас только два едока… — невозмутимо отвечал старик всякий раз, когда Ляна, глотая слюнки и думая о шкварках, заводила подобный разговор.

Приближалась пасха.

— Дядюшка, покрасим и мы яйца…

— Что за глупость!.. Крашеные яйца? Не лучше ли их есть свежими?.. Крашеные яйца — лежалые…

— Покрасим немного…

— Если немного красить, зря дрова сожжем, краска пропадет… Напрасные расходы… Времена тяжелые!..

— Да хоть бы кусок ягнятинки…

— Ягнятинки? Зачем ягнятинки?.. Дух от нее овечий. Пасха в этом году поздняя, скоро уж и лето…

— Какое там лето, дядюшка Тудосе, не видишь, что ли, как льет дождь и снег валит?

— Э, снег валит, снег валит… Смотри — тотчас же и тает! Едва выпадет, тут же и тает… Ох, я умираю от жары…

— А я умираю от холода…

— Умираешь от холода… Подыхаешь!.. Ты всегда такой была!.. Ненасытная… Неблагодарная!..

Ляна молчит, только слюнки глотает. Никого у нее, бедняжки, нет… Она молчит, потому что если старик рассердится, то раскричится, хлопнет дверью, бросится на кровать и будет стонать до полуночи, забыв дать ей денег даже на хлеб.

С малых лет Хаджи был рассудительным и спокойным ребенком. Не слышно было ни его голоса, ни его шагов. Он не рвал башмачков, не трепал одежонки. И уж что попадало ему в руки, то он держал крепко.

Ставши подмастерьем басонной мастерской, он красноречиво, со страстью убеждал товарищей:

— Сызмальства понял я, что такое мир, — говорил он им. — Я прекрасно знал, что тряпка из мусора — это человеческий труд, и ты делаешься его хозяином, если хорошенько эту тряпку припрячешь. А когда мать давала мне три копейки, чтобы я купил себе баранку, я смотрел в сумку: коли был у меня там ломоть хлеба, ну, и на здоровье — еда есть. Не хватит, что ли, хлеба? Для чего еще баранка? И я подальше припрятывал монетку. А одна монетка к другой — вот уже и две. Еще монетка, вот уже три… Смейтесь… смейтесь… Вот пересыпьте-ка деньги в руках — сразу почувствуете прохладу, когда вам жарко, и тепло, когда вам холодно. Стоит только подумать, что ты можешь сделать с деньгами, как уже наслаждаешься вещью, которую ты даже и не купил. Ну что, порадовался? Зачем же еще покупать ее?.. Смейтесь, смейтесь… А скажите, что светит ярче груды золотых монет, рассыпанных по столу, сверкающих, словно раскаленные уголья?.. Смейтесь… Хохочите, расточители!.. В жизни своей вам никогда не изведать истинной радости…

Как-то раз один из подмастерьев, видя, как Хаджи дрожит и как загораются его глаза, когда он говорит о деньгах, сказал ему в шутку:

— Собираешь ты их, парень, собираешь, а в один прекрасный день… фють!.. фють!.. туда им и дорога… и попробуй тогда — верни их.

Тудосе в ответ на такую издевку приподнялся на цыпочки, сжал кулаки, поднес их ко рту и закричал, зажмурив глаза:

— Только если вы сумеете запрятать всю землю в карман, только тогда вам удастся украсть мои деньги!.. Так и знайте!.. Так!.. Потому что у меня нет денег!.. Нет ни гроша!.. В такие времена ничего нельзя иметь…