Ионикэ протянул мне свою соркову.
Я отвернулся от него и, горестно вздыхая, отправился домой. Дома я расплакался не на шутку. Мне казалось, что мама едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. Она переодела меня. Весь дрожа, я примостился возле печки и уснул. Часа в четыре вошел Ионикэ с пригоршней мелких монет. Его мать наказала ему отдать мне эти деньги. Я помню, что мама шепнула мне на ухо: «Он бедный… не бери у него… лучше я тебе дам…» — и отослала Ионикэ домой.
Не знаю, где она раздобыла деньги, но только дала мне пятьдесят бань, и я успокоился.
Всю неделю я приносил Никуце по слоеному пирожку с мясом, а она, разломав его надвое и протягивая мне половину, спрашивала:
— Это на те деньги, что ты собрал под Новый год?
— Да, — отвечал я, опуская глаза.
Видите ли, я был как во сне: мне казалось, что я нес пирожки Линике.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О скольких драмах, маленьких, но трогательных, напомнил мне печальный образ девочки, стоящей у окна Центральной школы, и цыганочки, которая с аппетитом ела, не обращая внимания на то, что сидела на снегу и снег падал на нее.
Погруженный в воспоминания, я очутился на шоссе, сам не зная, как я попал сюда.
Поверьте мне, прошу вас: это не напускная сентиментальность; каждый год, когда пробуждаются во мне воспоминания о детстве, я горячо молюсь: «Боже, сделай так, чтобы у бедных детей к сочельнику были сапоги, шубейки, шапки, и не оставь их, боже, без сорковы на Новый год…»
Прекрасное полотно создали бы вы, господин Григореску, если бы только видели эту картину!
Перевод М. П. Богословской.
