Избранное - [100]

— Теперь очередь первого… теперь второго… третьего…

И снова: «Очередь первого…»

— Где мы, дядя Бэникэ?

Эти слова «дядя Бэникэ» мы произносили почтительно, с любовью.

— Черт его знает… я ничего не вижу.

— Где мы, дядя Бэникэ?

— Кажется, около виноградников…

Мы еле переводим дух.

— Эй… ты… устал уже?

— Я? не-е-т!

— Нам долго еще идти, дядя Бэникэ?

— Ей-богу, не знаю… ничего не вижу…

— Может быть, мы около оврагов?..

— Около оврагов?.. Ничего не вижу… стойте… глядите в оба…

Раздался отчаянный и короткий вопль… Я поскользнулся и полетел куда-то вниз, словно подо мной земля провалилась.

— Что это, а? — испуганно заорал Бэникэ. — Овраги!.. Эй, где ты? Эй, Раду!

Двое малышей заревели.

Я очутился на самом дне оврага. Мне не было больно, но от страха у меня стучали зубы, и я не мог вымолвить ни слова.

— Раду! Раду! — кричал Бэникэ.

Малыши плакали.

— Эй вы, замолчите! — гаркнул он, выругавшись.

— Раду!..

Наконец, я отозвался.

— Что, дядя Бэникэ?

— Ты в овраге?

— Да, дядя Бэникэ.

— А какого черта ты туда попал?

— Не знаю, дядя Бэникэ.

— Ты жив, а?

Малыши опять заревели.

— Эй ты, жив?

— Кто?

— Да ты же!

— Жив… со мной ничего не случилось… я как на санях…

Я был на дне песчаного оврага; пытаясь вылезти, я карабкался по откосу, но шаг, другой — и ж-ж-ж… вновь соскальзывал на дно. Снежный покров плотный и гладкий. Я скользил, как по льду.

— Ну, вылезешь, а?

— Не могу, дядя Бэникэ, скользко.

— Что же нам теперь делать?

— Я не знаю…

И я заплакал.

— Эй ты, не смей реветь!

— Да я не плачу.

— Костаке, — приказал Бэникэ, — садись-ка на корточки да съезжай вниз.

Костаке — смелый двенадцатилетний мальчик.

Ж-ж-ж… И Костаке очутился рядом со мной. У меня отлегло от сердца. Костаке взял меня за руку. Мы попытались выбраться, но, сделав несколько шагов, оба соскользнули назад. Попробовали еще раз и еще… но все напрасно. У нас распухли кончики пальцев.

— Эй, что вы там делаете?! — закричал Бэникэ.

— Да не можем выбраться, дядя Бэникэ! — отвечал Костаке.

— Что же нам теперь делать?

— Я не знаю!..

Малыши опять заплакали.

— Замолчите, черти! — заорал Бэникэ. — Стойте здесь.

Малыши завопили:

— Не оставляй нас, дядя Бэникэ, возьми с собой!!.

— А вы сползете в овраг?

— Да, дядя Бэникэ, да…

Удивляться нечему. В детстве мы с испугу иногда проявляем… чудеса храбрости.

Тишина. Насторожившись, сидим мы на дне оврага. Мы словно в глубокой пропасти — ничего не видим. Время от времени слышим голос Бэникэ: «Так… стой… ты здесь… Думитру, ты за Ионом…»

— Как же быть, дядя Бэникэ? — закричал Костаке.

— Да вот спускаемся гуськом… я впереди… сейчас будем с вами… Держитесь крепче… живо…

Ж-ж-ж… бух! Один за другим они кубарем скатываются вниз.

Издали слышится тихонько, как сквозь сон: «С наступающим… ро-р-р-ро-жде-ждессством…»

Овраг был глубокий, очень глубокий. В двух шагах ничего не видно. Что же нам делать? Бэникэ и Костаке пошли вперед. Они двигались ощупью, осторожно, чтобы отыскать след телег, по которому потом мы все могли бы выбраться. Я уже не ощущал страха. Единственной моей заботой были сапоги: я боялся их поцарапать. Я все ощупывал их, но ничего не видел.

Бэникэ сказал нам, малышам:

— Эй вы, держитесь вместе, позади да подальше, чтоб обвала не случилось, и когда я спрошу: «Вы здесь, мальчики?» — вы отвечайте: «Здесь, дядя Бэникэ!»

Чтоб обвала не случилось? У нас замерли сердца. Я думал о маме… Что они с отцом будут делать без меня!.. Мне захотелось заплакать… я даже было начал…

— Эй, кто плачет?

— Ни-и-и-кто… это я высморкался.

И потихоньку, осторожно, держась друг за друга, мы вступили в глубокий мрак. Мы ле видели ни Костаке, ни Бэникэ.

Издали были слышны голоса колядующих, они то приближались, то удалялись, порой походя на завывание ветра.

— Ребята, вы здесь?

Мы вздрогнули.

— Здесь, здесь, дядя Бэникэ!

— Эй, стойте… вот и след телег.

Мы остановились. Бэникэ словно тень приблизился к нам и вывел нас на дорогу. Осторожно выбрались мы из оврага.

Не знаю, долго ли мы пробыли там, но за это время мгла немного рассеялась.

— Когда рассветет, — сказал нам Бэникэ, — я вас поведу к одному барину, у которого много дочерей, и он угостит нас сбитнем.

— Сбитнем?

— Да…

— Всех?

— Да…

Какой славный парень Бэникэ! Что бы мы без него делали?

Мы вздрагиваем… Горячий сбитень в теплой комнате…

— А почему это он нас угостит сбитнем, дядя Бэникэ?

— У барина Матея восемь дочерей, а был еще и сын. Он умер, и с той поры у него уж так заведено: впускает в дом всех мальчишек, когда они поздравляют с праздником рождества, поют коляды, ходят со звездами и сорковами.

Вскоре мы почти доверху набили котомки яблоками, бубликами и орехами, у нас даже было по две груши. Как я гордился, что принесу сестрам и груши!

Начало рассветать.

— Мы пришли, — сказал дядя Бэникэ, останавливаясь перед барским домом. Высморкайтесь: вы будете целовать барину руку.

Все семеро сразу отерли носы рукавами, потом откашлялись и вошли в большой двор. Над погребом — веранда с освещенными окнами. Сквозь опущенные занавески виднеются силуэты людей. После того как мы протяжно прокричали что было сил: «С наступающим рождеством!» — Бэникэ произнес следующую речь:

— Здравия желаем вам, господин Матей, и вашим мамзелям. Многие годы счастья и здоровья вам, и вашим мамзелям, и всему вашему дому! Это мы, господин Матей!