Избранное - [166]

На рассвете жаворонок

Поет, провожая ночь.

Мой несчастный возлюбленный

Жалуется на свою судьбу…

Прежде она сама пела эту песню, когда разводила огонь или открывала тоно, прогоняя остатки сна. «Кто и когда сочинил эту песню? Очень не похожа она на песню счастливого человека…» Дого глубоко вздохнула. Кто знает, где она услышала эту песню в молодости: то ли когда сидела на пастбище, опираясь на корзину с аргалом, то ли когда играла на маленьком — величиной не больше пальца — оловянном аман-хуре[72]. Она уж и не помнит, эту ли песню она наигрывала или другую. Наверное, эту — мелодия знакомая. Дого вспомнила, как однажды она сидела, негромко наигрывая на хуре, и вдруг откуда-то сзади появился молодой загорелый парень на белом коне. Голова повязана белым платком. Он сидел, слегка опираясь на луку седла. Дого вскочила, бросила в морду коня горсть пыли, отвернула порозовевшее от смущения лицо и убежала, забыв про корзину с аргалом и грабли…

Старуха забелила молоком ароматный чай и стала переливать его, перемешивая поварешкой с истончившимися, как бумага, краями. Каждое утро варила Дого полный котел чая — на счастье. Вот и стали тонкими края латунной поварешки: Дого любила перемешивать чай, пока он не загустеет. Хорошо перемешанный чай стал желтым, как сливки, от его аромата прямо слюнки текли.

Она разогнала плавающие сверху чаинки, зачерпнула сверху чаю. Потом достала с невысокой полки латунную ложку с круглой ручкой, обернулась к двери, стоя по обычаю у порога, проверила, ровно ли повязан платок на голове, все ли пуговицы застегнуты. Теперь можно начать ежедневный обряд пожелания счастья. Она брызнула чаем на все четыре стороны, начиная с юго-запада, а выполнив обряд, вошла в юрту и стала внимательно смотреть в тоно на тающие в синем небе звезды, пока на небе не остались всего две звездочки, сверкающие, как осколки зеркала. Тогда она перелила чай из котла в чайник, разлила чай в маленькие чашечки, стоящие на сундуке перед старой фотографией в маленькой деревянной рамочке. При этом она что-то тихонько приговаривала. Так делала Дого каждое утро. С этого начинался день. Она куска в рот не положит, пока все не выполнит. На фотографии в деревянной рамке был изображен молодой парень в военной форме, он стоял, опершись одной рукой о стол, на котором красовались бумажные цветы в вазе. Рядом с фотографией висел портрет старика с насупленными густыми бровями. Должно быть, он был одет в шубу — видны были лохматый воротник и борта шубы. Это был старый Дамиран. Несколько лет тому назад он участвовал в совещании передовиков потребкооперации, ему, как передовому скотоводу, вручили почетную грамоту и отрез шелка на дэли. И сфотографировали. Сам-то он и не думал фотографироваться, но секретарь сомона потребовал, чтобы сделали фотографию для доски почета, тогда-то Дамирану и вручили карточку. Дого убралась в доме, вытерла пыль с сундуков и ящиков, причесалась. Сегодня она успела сделать не только свою обычную работу, но и проверить, все ли она собрала в дальнюю дорогу. Связав узелки, она села пить чай.

Дого смотрела в дымовое отверстие, прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам, и пыталась определить, встали ли шоферы. Тихо. Вверху видны были кусочки голубого неба, разрезанные решеткой тоно на квадратики и треугольники. Она вдруг подумала, что, пока она тут пьет чай, телята могут подойти к коровам, и она останется без молока. Дого взяла подойник и вышла из юрты.

Занималась заря, стали уже видны дальние предметы. Она решила подоить верблюдицу. Верблюдица нехотя, с протяжным мычанием поднялась и, поглядывая по сторонам, подошла. Дого, ласково приговаривая, тихо мурлыкала что-то. Прислушиваясь к звукам знакомого голоса, верблюдица стояла не шевелясь. Начали просыпаться шоферы, они вылезали один за другим — кто из кабины, кто из кузова. Раньше всех появился, протирая сонные глаза, Левша Ойдов. Он звучно зевнул во весь рот.

— Вы очень рано встали. Волнуетесь, словно подросток перед скачками.

Дого привязывала верблюдицу. Услышав слова Ойдова, она смутилась и попыталась оправдаться:

— Торопилась, чтобы успеть приготовить вам чай…

Шоферы уже все поднялись.

— Хорошее утро сегодня.

— Ночью холодно было…

— Ты замерз?

— Надо бы выехать пораньше, по утренней прохладе.

Солнце показалось на востоке, брызнуло золотыми, как галуны, лучами, и, точно приветствуя его, взревели моторы всех пяти машин, сотрясая Цахиурт-сурь. Это была величественная картина!

Дого и в самом деле суетилась и радовалась как ребенок. Она то вбегала в юрту, то снова выбегала на улицу. Она перегонит верблюдицу в соседний айл, а Ойдов поедет следом и захватит ее по дороге.

Дого то и дело подгоняла верблюдицу, заставляя ее ускорять шаг. Дикие голуби кружились над головой женщины, точно провожая ее.

— Я скоро вернусь! Скоро вернусь! А вы хорошенько стерегите наш дом! — шептала она. И склонялась к верблюдице. — Не скучай без меня. Не плачь, не беспокой людей, я ненадолго, — говорила она ей, точно верблюдица понимала человеческую речь.

5

Пять машин мчались по степной дороге. Дого сидела в кабине среднего грузовика. Когда все машины взревели разом, их могучий гул отозвался во всем теле Дого. Она смотрела, как доверху нагруженный кузов идущей впереди машины раскачивался из стороны в сторону. Сама же она, сидя в кабине, почти не ощущала никакой тряски, кроме легкого покачивания. Вообще-то Дого даже не помышляла уезжать так далеко. Разве может женщина уехать, бросив дом, уехать одна, без мужа. Почему же она не отказалась от этой поездки? Почему не сказала, что Дого останется прежней Дого, увидит она город или не увидит? Вчера вечером приехали еще несколько товарищей Ойдова и принялись уговаривать ее наперебой, вот и уговорили старуху… Дого даже и не была знакома с ними толком. Как-то останавливались они у нее по пути — машина у них сломалась, и ее тащили на буксире. Шофер поставил машину возле юрты, порылся в куче винтов и гаек, собранных ею, нашел, что надо, и страшно обрадовался. С той поры Дого стала еще ревностнее собирать железяки, брошенные в степи. Два года тому назад Осор с золотыми зубами засел в низине позади поселка и просидел там несколько суток. Он приходил пить чай со стариками, и они очень сроднились с ним за эти дни вынужденной стоянки.