Избранное - [62]

И сегодня был именно такой день.

Подперев ладонью голову, он смотрел на ее нежно-розовое личико, пушистые волосы, которые некогда, там, в лесу, где они, бывало, гуляли, трепал шаловливый ветер, на высокий лоб с едва намечавшейся морщинкой, на голубые, обволакивающие дымчатым взглядом пленительные глаза.

«Нет, она не меняется, — подумал он, — ничуть не меняется, тот же взгляд с поволокой, приводивший меня когда-то в трепет, те же обворожительно лживые глаза».

Она, казалось, догадывалась, о чем он думает, об этом яснее ясного говорило его лицо, и опускала глаза в смущении.

— Что нового в Клуже? — спросила она, желая избавиться от смущения.

— Ровным счетом ничего, все по-прежнему, ничего там не меняется, а вот здесь час от часу все меняется: ты хорошеешь и хорошеешь на глазах, и конца этому не предвидится.

— Все это выдумки, молодой человек, все-то вы выдумываете, и про Клуж, и про меня, — она засмеялась, польщенная. — Какой у тебя чудесный галстук…

Она подошла к нему совсем близко, и он обнял ее за талию, усадил к себе на колени.

— Мариоара, Мариоара…

Он ощущал под рукой ее горячую, упругую трепещущую грудь, он целовал ее волосы, шею, осыпал поцелуями лицо, щеки; оба они замерли, безмолвно прижавшись друг к другу и боясь нарушить этот блаженный миг душевного единения.

— Я истосковался по тебе… — произнес он проникновенным голосом и так крепко сжал ее, что она чуть не задохнулась в его объятьях.

— И я…

Он знал, что она лжет, но ему было достаточно того, что он целует, обнимает ее, большего ему и не хотелось, он заученно повторял слова любви, и она тоже понимала, что он лжет.

— Мариоара, а ведь как хорошо было бы нам вернуться в те далекие годы, — сказал он и умолк, точно у него дух захватило от одной только мысли о таком невозможном счастье. Он и не задумывался о том, лелеет ли он в глубине души подобное безумное желание или оно случайно напросилось на язык под влиянием внезапно вспыхнувших чувств, о которых он еще минуту назад и не подозревал, но сейчас он дрожащими губами, казалось, открывал самую сокровенную мольбу истосковавшейся души.

— Представь себе, вернулось прошлое, да, да… Мы бродим в кокуланском лесу, собираем цветы, ищем гнезда, а кругом заливаются соловьи, и мы, — тут он нежно поцеловал ее, — …помнишь нашу песенку?

Посвети нам, боженька,

В лес ведет дороженька…

А я еще называл тебя кымпийской соловушкой, помнишь?..

— Бог мой, ты и такое помнишь?..

— А ты разве не помнишь? Неужто забыла? Неужто тебе не хочется повернуть все вспять? Неужели тебе не жаль прошлого?..

— Изредка, когда взгрустнется… Но все равно, ничего не вернуть…

— Ах, Мариоара… Все зависит только от нас. Скажи: да, и мы снова станем детьми, что рвали цветы и искали птичьи гнезда. Скажи только: да!

— Нет, нет и нет.

Она несколько раз легонько хлопнула его по плечу, обняла за шею и очаровательно улыбнулась.

Она больше не любила его, а может, никогда не любила, но ей было лестно, что этот высокомерный человек все же не забывает ее, приходит к ней, и, хотя она знала, сколь прихотлива и изменчива любовь, знала, сколь призрачно и ненадежно неразделенное чувство, все же сердце ее отказывалось поверить в эту непреложную истину, она уверяла себя, что он любит ее по-прежнему, и счастливо улыбалась от мысли, что совсем скоро она сделается женой господина судьи.

— А если я тебя похищу… Возьму и увезу с собой в Турду или куда-нибудь еще, и настанет для меня совсем другая жизнь… а уж какая, будет зависеть только от тебя…

— Оставь меня и не трогай, — ответила она, шлепая его по руке, слишком уж настойчиво пытающейся проверить, как забьется у нее сердце. — Ты для меня и сейчас слишком важный, шею повернуть не можешь, а что же будет, когда ты станешь судьей и судейский воротничок совсем сдавит тебе шею?.. И все же я любила тебя… Ты тогда зря поверил другим, а не мне… Оправдываться было глупо, да и как я могла доказать обратное?.. Никак!..

— А если начать все сначала?

— Ты просто выпил лишнее… Что-то от тебя сильно вином попахивает.

— Здравствуйте, — произнес с порога чей-то громкий голос.

Мариоара вскочила как ужаленная, лицо у нее вспыхнуло, она бросилась к окну, приводя в порядок одежду, прическу.

— Проходите, милости просим.

— А-а-а, вот вы где… «Вы у окна, закованная в цепи одежды розовой июльского заката…» Что за божественный вид! — продекламировал, все еще стоя на пороге, учитель из Бею, великан с длинными волосами и в зеленых очках, счастливый обладатель богатого арсенала звучных, громогласных, поэтических слов.

Он долго, церемонно целовал руку «коллеге», восторженно глядя ей в глаза, что «вобрали в себя всю голубизну кымпийского неба», и после нескончаемо длинной тирады широким жестом указал вдаль, как бы намереваясь рукой пробить стенку и выйти в эту самую «даль»…

Со студентом он поздоровался за руку, как старый приятель, хотя познакомились они недавно, этим каникулярным летом, но были уже накоротке, говорили друг другу «ты».

— Где это вам удалось раскопать такие прелестные цветы? — спросила девушка, беря у него из рук букет, ни секунды не сомневаясь, что цветы предназначены именно ей.